Пьер послушался, вернулся к полотну, и мы увидели желтое авиаполе. Мы бросили дымовую шашку, она показала нам направление ветра, и Лабат благополучно посадил самолет, как говорят у летчиков, "на три точки". В это время к нам подъехал американский грузовик, из него вышли четверо южноафриканцев и дали нам понять, что мы задержаны. Они повезли нас на свой КП. Стали кормить. Мы набросились на еду (мясо, яйца, кофе, молоко, шоколад). Вдруг - шум мотоцикла. В дверь входит старший лейтенант во французской военной форме. Лабат бросается ему в объятья. Он и меня дружески обнимает. Это Робер Мюллер, он-то и был на перроне и поднял нашу записку.
- Я должен был радировать, что вы - голлисты и чтобы в вас не стреляли, но рация оказалась испорченной. Поэтому я здесь, хотел радировать отсюда.
Перемирие застало его на колониальной границе, где он нес службу. Под его началом было сто двадцать человек. После призыва генерала де Голля он провел собрание в своей части и предложил всем вступить в ряды Свободных Сил Франции. За ним ушли четырнадцать человек, взяв с собой оружие и рацию. Он хорошо знал английский язык и, перейдя на территорию англичан, получил назначение в пограничные войска союзников.
После войны я долго искал Робера Мюллера, свидетеля нашего побега. Но безуспешно. И вот, спустя сорок один год, в мае 1983 года, на конгрессе Ассоциации свободных французов в Лионе я совершенно случайно спросил у одного товарища из города Кань-сюр-Мер, не знает ли он Мюллера, и с радостью услышал: "Он принадлежит к моей секции".
Я сразу же позвонил ему. Наш диалог был, наверное, понятен только нам, потому что за обычными словами для нас воскресало то время, когда побег из французской армии давал право вновь считать себя сыном Франции.
Я спросил:
- Простите, вы - генерал Мюллер?
- Да, это я.
- Вспомните, прошу вас, что произошло 5 декабря 1942 года.
Долгое молчание, потом:
- Вы хотите сказать - в ноябре 1942-го?
Я понял, что он подумал сейчас о своем побеге.
- Нет, ноябрь сорок второго касается вас лично. Подтверждаю свой предыдущий вопрос: что произошло 5 декабря 1942 года?
Снова долгое молчание - и вдруг:
- А-а-а, вы говорите о двух французских авиамеханиках, которые на самолете "Потез-25" пересекли границу?
- Да, мой генерал. У телефона - майор Игорь Эйхенбаум, который вместе с Пьером Лабатом в этот день перелетел из Джибути на сторону голлистов и бросил на станции Дауэнлей записку, которую вы подобрали.
Он был изумлен и обрадован, что я жив спустя столько лет и что фронтовые пули не тронули меня. На другой день мы встретились, вспоминая и рассказывая друг другу о себе. Приведу текст свидетельства, которое он дал мне как очевидец:
"Я, нижеподписавшийся генерал-полковник в отставке Робер Мюллер... подтверждаю своей честью все нижеизложенное:
Служа в Свободных Сражающихся Силах Франции в Восточной Африке, в Эфиопии, я был начальником пограничного поста в Дауэнлей, когда утром 5 декабря 1942 года был поднят по тревоге, поводом к которой послужил звук самолета, который летел со стороны Французского Сомали. Это был "Потез-25" из Джибути, на борту которого находились двое военных. Они сбросили записку в утяжеленной коробочке, в которой сообщали, что бегут в ряды генерала де Голля и просят разрешить посадку. Я сел на мотоцикл, пытаясь направить их на запасное авиаполе в Айше. Когда я прибыл туда, они уже приземлились. Это были два техника авиации, унтер-офицеры, старшины Лабат и Эйхенбаум.
Их полет был сопряжен с огромным риском, так как ни тот, ни другой не умели пилотировать, решившись на побег воздушным путем..."
Вспомнили мы и то, как пригодились тогда наши рассказы о настроениях гарнизона в блокированном Джибути: английские войска готовили операцию по взятию порта, как тогда говорили - "по ликвидации нарыва-Джибути". Дело в том, что порт этот занимал важное стратегическое положение, являясь одновременно и крупным морским портом, и укрепленным аэропортом; вклиниваясь в английскую территорию, он был действительно подобен нарыву.
Мы сообщили, что, хотя официальная пропаганда и делает свое дело, настраивая принявших вишистскую присягу французов против французов-голлистов, все-таки не у всех поднимется рука на своих сограждан. А вот разжигание ненависти к англичанам происходит более успешно. Поэтому лучше всего, думали мы, если на передовой не будет непосредственно британцев.
Так же предубежденно реагировали бы французы из Джибути на зулусов, которые служили у англичан и олицетворялись у французских военнослужащих с ними же. К тому же во французских войсках служили сенегальцы и сомалийцы, среди которых тоже умело разжигали национальную неприязнь к зулусам.
Наши наблюдения были восприняты серьезно; а когда началась атака, на команду начальника разведки генштаба Антуана "Огонь по голлистам!" ответом было молчание: рядовые французы не повиновались командиру-вишисту. Рассказывают, что неизвестный унтер-офицер закричал: "Откройте проволочные заграждения!" Несколько людей повиновались ему, заграждение было перерезано, и голлисты вошли в город без потерь.
* * *
...Здесь, в Айше, на маленьком запасном авиаполе, затерянном в колониальной Африке, не было бланка документа, который мы должны были подписать, вступая в Свободные Сражающиеся Силы Франции. Поэтому мы подписали его в Лондоне. Текст гласил: "Я, нижеподписавшийся, вступаю в ряды ССФ на время всей войны плюс три месяца". Наш документ был датирован июнем 43-го года (дата прибытия в Лондон), но там же отмечено, что мы стали голлистами 5 декабря 1942-го.
Здесь, в Дауэнлее, я сразу же услышал о формирующейся французской авиачасти "Нормандия", которая должна была сражаться на советско-германском фронте. Я попросился туда. Но путь в Россию, как оказалось, лежал для меня через Англию.
Де Голль, услышав о побеге двух авиатехников, потребовал их в Лондон. Долгий морской путь через воды, контролируемые немецкими подводными лодками, бомбежки, опасности - и мы в Англии. Здесь уже формировались десантные части союзных войск: готовились к открытию второго фронта и высадке во Франции. Русские к тому времени выиграли переломное сражение второй мировой войны - Сталинградскую битву, одержали победу на Курской дуге и теперь неудержимо гнали гитлеровцев на запад.
Я уже чуть было не стал десантником, когда с русско-германского фронта, из эскадрильи "Нормандия", пришел запрос: нужен переводчик.
Я наотрез отказался сначала: моторист, оружейник, стрелок, я и слышать не хотел о работе переводчика. Я думал тогда, что это пассивная военная профессия, нечто вроде гида или попугая, а я не для того бежал от вишистов. Но я ошибся, как оказалось впоследствии: переводчик на линии фронта, на передовой - профессия далеко не мирная. Но тогда, не зная этого, я отчаянно спорил с майором Мирлессом, убеждавшим меня принять это назначение, и стоял на своем, как мул, отвергая все его доводы.
