Фиолетов был бледен, когда читал постановление стачкома: «Всякий, кто начнет или кончит забастовку раньше срока, — тот изменник рабочего класса».
Всю ночь он провел на промыслах среди рабочих. Настало пасмурное, неуютное утро. Развиднелось поздно, Фиолетов посмотрел на часы:
— Сейчас загудят…
Рядом стоял Абдула с револьвером на боку. По решению стачкома промыслы на время забастовки охранялись, и Абдулу назначили начальником военизированного звена. Ровно в восемь над промышленными районами Баку протяжно и тревожно загудели гудки, возвещавшие о начале забастовки. Не первый раз Фиолетов слушал их, призывавших к стачке, а все не мог привыкнуть, и зябкий холодок пробежал у него по спине. Началось…
Днем он зашел в редакцию «Бакинского рабочего», чтобы отдать заметку о ходе стачки, и увидел Джапаридзе.
— А, Ванечка! Написали? — спросил Джапаридзе. — Очень хорошо… Послушайте, какую резолюцию принесли рабочие товарищества «Нефть». — Он взял со стола листок. — «Если нефтепромышленники откажутся утвердить коллективный договор, применить к ним тот же способ борьбы, какой они применяли к нам: арестовать, годных отправить на фронт, остальных в тюрьму, а предприятия реквизировать». До гениальности просто — ре-кви-зи-ро-вать! — Он хотел посмотреть на Фиолетова, но его рядом уже не оказалось…
Наступил пятый день забастовки. Все эти дни Фиолетов вел переговоры с промышленниками и об итогах докладывал стачкому. В тот день он пришел на заседание возбужденный и радостный.
— Товарищи! Победа! — крикнул он на ходу. — Они согласны на все наши условия. Сегодня будет подписан договор.
На этот раз ликование было всеобщим. На минуту забылись распри, споры, взаимные оскорбления, обиды.
Все встали, и под сводами зала зазвучали неумирающие слова «Марсельезы».
— Бегом в редакцию, генацвале! — Джапаридзе подхватил Фиолетова под руку. — Первыми сообщим Степану Георгиевичу новость.
В вестибюле их остановил Рамишвили.
— Вы победили не только нефтепромышленников, но и меня, — сказал он, скупо улыбаясь. — Приветствую победителей!
В городских газетах опубликовали списки гласных. От большевиков в думу прошло шестнадцать человек, и среди них был Фиолетов. Кадеты удовольствовались шестью местами.
— А что я говорила, Ванечка, — сказала Ольга. — Вот ты и гласный. Будешь сидеть рядом с самим господином Тагиевым.
— Я буду сидеть, Леля, рядом с Алешей, Мешади, Степаном, Яковом…
— Прости, Ванечка, я не хотела тебя обидеть. Да и зачем тебе сидеть рядом с действительным статским советником… Он все еще свои ленты и ордена не снял. Сама вчера видела.
— Ничего, скоро снимет.
— А тебе, Ванечка, и снимать нечего. — Она улыбнулась. — Не жаловал тебя наградами царь-батюшка.
— Зато теперь народ жалует!
Ему вдруг захотелось по-мальчишески похвастать перед ней, и он стал выкладывать на стол свои документы, с которыми не расставался и носил в боковом кармане кожаной куртки.
— А это тебе что — не награда? — Он вынул удостоверение члена Кавказского краевого комитета партии. — А это? — На стол легло удостоверение члена Исполкома Бакинского Совета, председателя Бакинского союза нефтепромышленных рабочих, члена городского комитета партии, члена редколлегии «Бакинского рабочего», справка о том, что он является кандидатом в Учредительное собрание…
— Тебе мало, да? — спросил он с задором. — И не царь-государь поставил меня на эти должности, а народ, такие же, как мы с тобой, рабочие!
Ольга слушала с удовольствием, которое не могла, да и не хотела скрыть. Она подошла к мужу и взъерошила пальцами его густые волосы.
— Ну-ну, Ванечка, не кипятись!.. Я же знаю, что ты хороший, — сказала она, улыбаясь.
— То-то ж! — ответил он весело.
На Баку надвигалась военная гроза. Готовились напасть на Советскую Россию белые банды и войска турецкого генерала Нури-паши, мечтавшего повести на Баку весь контрреволюционный сброд.
А сколько появилось надежд на мирную и радостную жизнь, когда двадцать шестого октября телеграф принес весть об Октябрьской революции в Петрограде!
Рабочим чутьем Фиолетов почувствовал, нутром понял, что отныне будет в России правительство, которое можно назвать своим. Декрет о мире, Декрет о земле — что важнее, своевременнее в эти трудные для России дни?
На следующий день состоялось заседание Бакинского Совета. На трибуну поднялся Шаумян.
— Предлагаю поддержать первое рабоче-крестьянское правительство России, — бросил он в зал. — Красный Питер указал нам путь. Вся власть в Баку тоже должна принадлежать Совету!
— Протестуем! — крикнул один из меньшевиков, торопливо пробиваясь к трибуне. — Наш Бакинский Совет не созрел для того, чтобы в новых условиях удержать власть. Так мало надежных людей…
— То есть меньшевиков и правых эсеров? — перебил его с места Фиолетов.
— Хотя бы… Мы, к вашему сведению, тоже ходили при царе в кандалах и гибли в тюрьмах!
Фиолетов посмотрел в переполненный народом зал. За кем пойдут эти люди? Кого поддержат?
Положение в многонациональном Баку было сложным. Если в Питере или Москве большевикам приходилось бороться с меньшевиками, эсерами, кадетами, то в Баку к этим партиям прибавилась партия дашнаков — «Дашнакцутюн». Играя на национальных чувствах армян, спекулируя на несправедливостях, которые они испытали на себе при царизме, дашнаки завербовали в свои ряды не только мелких торговцев и ремесленников, но и часть рабочих.
На арену политической борьбы вышла и азербайджанская националистическая партия «Мусават», партия беков, ханов и национальной буржуазии. Ее главари не сидели сложа руки. Их шовинистические лозунги, которые проповедовал «вождь» Расул-заде, привлекли мелкую буржуазию. Среди членов Совета были сторонники и этой партии.
«Что же решат собравшиеся в зале люди разных политических убеждений? — думал Фиолетов. — Чья сторона возьмет верх?»
На этот раз верх взяли оппортунисты. Большинство проголосовало за то, чтобы создать комитет общественной безопасности и именно ему, а не Совету передать власть в Баку.
С заседания большевики возвращались своей группой.
— Что будем делать? — спросил Фиолетов у Шаумяна. Степан Георгиевич был настроен бодро.
— Что будем делать? — переспросил он. — Обратимся непосредственно к массам и попросим их исправить допущенную ошибку. Ведь подавляющее большинство рабочих горой стоит за Советы. И надо лишь одно — рассказать им правду. — Он помолчал, обдумывая мысль. — Срочно от имени Бакинского комитета обратимся ко всем рабочим нефтепромыслового района. Надеюсь, Ванечка, вы примете участие в составлении этого документа?
28 октября обращение БК читали на всех промыслах, заводах и кораблях. Большевики не побоялись сказать народу горькую правду:
«Товарищи!
27 октября ваши представители в Совете отвергли предложение заявить, что в решающей схватке, происходящей ныне в Петрограде, поддержка Баку на стороне революционных борцов… Заседавшие на расширенном Совете ваши представители поддались еще раз словесным обманам соглашателей, они дали себя заговорить краснобаям-оборонцам, дали себя запугать прочитанными лживыми телеграммами…
Товарищи! Очнитесь! Подумайте, куда заводят вас ваши вожди-оборонцы!
Пересмотрите решение, принятое вашими представителями, и скажите, согласны ли вы быть в лагере контрреволюции, куда вас загнали фактически. Мы переживаем время, когда нельзя колебаться, нельзя топтаться на месте. Петроградские рабочие и солдаты говорят вам: кто не с нами, тот против нас. Или революция, или контрреволюция. Или власть буржуазии, или власть Советов. Выбирайте одно из двух!
…Мы требуем пересмотреть принятое 27 октября позорное постановление! Бакинские рабочие не могут быть изменниками революции!..»
Минул еще день, и по улицам города прошла внушительная колонна моряков в белых бескозырках. В первых ее рядах величественно плыл нарисованный кем-то из матросов большой портрет Карла Маркса. С промыслов присоединились к морякам рабочие колонны. На солнце сияло красное полотнище со словами: «Вся власть — Советам».
Это было в воскресенье 29 октября, в 12 часов дня.
Слова, написанные на лозунге, повторяли все, кто выступал на митинге. И когда настала пора голосовать за резолюцию, лес рук поднялся вверх: «Вся власть — Советам!» А потом оркестр заиграл Реквием Моцарта, и тысячи людей, бывших на площади, в едином порыве опустились на колени, чтобы почтить память погибших за свободу.
Через несколько дней митинги перекинулись на нефтяные районы. Фиолетову поручили организовать выступления в Балаханах.
Лил дождь, и люди собрались в большом бараке. Уже смеркалось, свет подвешенных к потолку фонарей в железных обручах едва достигал до осклизлых стен. В воздухе висел табачный дым. Но было очень тихо, и каждое слово, сказанное Фиолетовым, слышали в самых дальних углах. Свое выступление он закончил тем же лозунгом: «Вся власть — Советам».
