Тем не менее опять возникла критика по поводу «осторожности» Монтгомери. Впервые я услышал об этом от представителей прессы и авиаторов, когда Монтгомери был занят долгим преследованием войск Роммеля через пустыню. Критиковать легко — неудачное наступление порождает выкрики «мясник». Точно так же, как каждая пауза вызывает вопли о робости. На подобные обвинения ответить нельзя, поскольку их невозможно ни обосновать, ни опровергнуть. В войне единственным критерием, который можно применить в отношении командующего, становится накопившийся перечень его побед и поражений. При постоянных успехах ему приписывается в заслугу его мастерство, признаются его суждения о возможном и невозможном, отмечаются его способности как военачальника. Те из критиков Монтгомери, которые утверждают, что он иногда не достигал максимума, должны по крайней мере признать, что он ни разу не потерпел крупного поражения. В данном случае я внимательно рассмотрел все подробности как с самим Монтгомери, так и с Александером. Я тогда считал и считаю теперь, что очертя голову бросаться в наступление против позиций, занятых противником у Этны, теми силами, которые имелись у Монтгомери в середине июля, означало бы идти навстречу собственному поражению. И следовало бы помнить, что осторожность и робость — это не синонимы, как не являются ими храбрость и стремительность движения!
Из американских военных руководителей Брэдли настолько хорошо действовал в Сицилии, что, когда генерал Маршалл в конце августа попросил меня рекомендовать кого-либо на должность командующего армией для американских войск в Англии, я ответил: "Правда заключается в том, что вам следует назначить на этот пост Брэдли. Я освобожу его в любой момент, как только вы скажете". Вскоре после этого генерал Брэдли приступил к исполнению новых обязанностей в Англии.
Одним из важных результатов Сицилийской кампании было дальнейшее укрепление духа товарищества между английскими и американскими войсками в бою. В ходе первой кампании 7-я армия создала себе репутацию, которая принесла ей глубокое уважение со стороны ветерана боев — 8-й армии, в то время как у американцев боевые качества их английских и канадских партнеров вызывали искренний энтузиазм.
В ходе боев была достигнута высокая степень взаимодействия авиации, флота и сухопутных войск. Военно-морские силы, выполняя задачи по проводке судов, по огневой поддержке десантов и материально-техническому обеспечению, творили чудеса. Моряки всегда действовали в точном соответствии с потребностями других родов войск. Настоящей подготовкой к наступлению стали широкие бомбардировочные операции. Не говоря уже об успехах нашей авиации по разгрому воздушных сил противника, они настолько серьезно подорвали вражеские линии коммуникаций на острове и в Южной Италии, что мобильность его войск существенно упала, а их снабжение превратилось в самую тяжелую проблему.
Именно во время этой кампании произошел злополучный "инцидент с пощечиной", связанный с генералом Паттоном. Во время поездки по госпиталям Паттон увидел двух солдат, у которых не было явных физических увечий. Генерал Паттон спросил первого солдата, почему он находится в госпитале. На это солдат ответил: "Генерал, я думаю, что все дело в моих нервах". Паттон пришел в ярость. Он искренне считал, что не существует таких вещей, как психическая травма, полученная в ходе боевых действий, или психический невроз, возникший в результате боя. Он всегда утверждал, что любого человека, который начинает проявлять признаки психического расстройства под влиянием боевых условий, можно ударом привести в чувство и побудить к выполнению своего долга. В этот момент Паттон сам находился в страшном нервном напряжении под воздействием увиденных им сцен физических мучений и страданий, испытываемых ранеными в госпитале. И он осыпал солдата оскорблениями и ругательствами. Его тирада вызвала возмущение врачей и сестер, но вспышка ярости генерала была настолько бурной, что вмешаться они не посмели.
Буквально через несколько минут Паттон встретил второго солдата, находящегося приблизительно в таком же состоянии. На этот раз генерал потерял контроль над собой и так ударил солдата по голове, что каска с головы этого солдата полетела на землю. На этот раз врачи и сестры, преодолев естественную робость, встали между Паттоном и солдатом.
Однако оба солдата действительно страдали тяжелым психическим расстройством. Один из них был тяжело болен. Позднее врачи подтвердили, что в тот день у него была очень высокая температура. Вскоре Паттон взял себя в руки, чтобы продолжать осмотр госпиталя, и затем покинул его. Но все это время он продолжал громко говорить о трусости людей, утверждающих, что они страдают психоневрозом, и о том, что таким не следовало бы разрешать находиться в госпитале вместе с храбрыми ранеными солдатами.
Эта история моментально получила огласку во всем госпитале и соседних с ним частях. Вскоре ко мне поступил неофициальный доклад от хирурга, возглавлявшего госпиталь, а спустя несколько часов туда явилась группа корреспондентов, чтобы выяснить подробности инцидента. Их сообщения существенно подтверждали суть того доклада, который я уже получил от начальника госпиталя. Возник вопрос: что делать? В условиях боевых действий часто возникает необходимость, как это известно каждому ветерану боев, принимать жесткие меры, чтобы добиться выполнения обязанностей от каждого солдата. Будь то во взводе или батальоне, но если появляются любые признаки колебаний или отказа от выполнения своих обязанностей со стороны какого-либо лица, то они должны быть быстро и решительно подавлены. Солдаты не последуют с уверенностью за своим командиром в бой, если знают, что их начальник не потребует от каждого в подразделении в полной мере выполнять свои обязанности. Когда свистят пули, а безопасность и благополучие каждого в подразделении зависят от добросовестного выполнения им своих обязанностей, солдаты не потерпят слабовольного командира. Поступок Паттона, если бы он был совершен в боевых условиях, в рамках атакующего взвода, не стал бы проступком. Это был бы просто инцидент в бою, никто даже не придал бы ему значения, разве что подумал бы, что такой командир не простит трусости.
Но в силу условий и места, где произошел инцидент, проступок Паттона был серьезным, тем более что его совершил человек, имеющий высокое звание и служебное положение. Избиение рядового солдата и оскорбление его в условиях госпиталя было по меньшей мере жестокостью, хотя и объяснялось исключительно напряженным состоянием, в котором находился сам Паттон. При развитии успеха и преследовании противника требуется такой начальник, который не признает ничего, кроме необходимости идти вперед; чем больше он гонит людей вперед, тем больше жизней своих подчиненных он спасет. Он должен быть равнодушным к их усталости и безжалостно требовать от них отдать последние силы.
Все это я хорошо понимал и мог объяснить случившееся самому себе, хотя его поступок возмутил меня. Я считал, что Паттона нужно спасти для выполнения им своей роли в больших сражениях, которые нас ожидали и Европе, и тем не менее я должен был найти пути и средства, чтобы свести к минимуму урон, который принесет этот его импульсивный поступок, и увериться, что подобное больше не повторится. Я тогда был очень занят разработкой планов вторжения в Италию и не мог немедленно выехать на остров. В этих условиях я послал на Сицилию троих человек, к суждению, такту и честности которых относился с большим доверием. Одного из них я направил к генералу Паттону, другого — в госпиталь, где произошел инцидент, а третьему поручил посетить дивизии армии генерала Паттона, чтобы на месте удостовериться в степени распространения этой истории среди солдат и выяснять их реакцию на это. Я хотел не только получить доклады из разных источников, но и провести как можно быстрее полное расследование этого случая.
В результате расследования я пришел к выводу, что нужно сохранить Паттона. Я написал ему резкое письмо с выговором, в котором предупредил, что повторение им подобных проступков послужит причиной немедленного его отстранения с поста командующего.
Результаты Сицилийской кампании имели более глубокие последствия, чем просто разгром вражеского гарнизона. Напыщенный Муссолини был свергнут. Признаки неспокойствия и неудовлетворенности в итальянском народе становились все более заметными, и было очевидно, что Италия ищет наиболее легкого пути для выхода из войны. На место Муссолини в качестве премьера был поставлен старый фельдмаршал Пьетро Бадольо. Первые заявления премьера указывали на намерение его правительства продолжать войну, но было ясно, что это заявление сделано в надежде успокоить немцев и дать итальянцам возможность избежать репрессий со стороны высокомерного союзника.
