Вы меня уведомите о ходе этого дела. – Я думаю, можно выручить за этот довольно трудный перевод 1500 или 2000 рублей.
[Туринск], 30 мая 1841 г.
…Сестра Annette мне пишет, что надобно по последней выходке Лунина думать, что он сумасшедший… Не понимаю, какая выходка… Лунин сам желал быть martyr;[204] следовательно, он должен быть доволен. Я и не позволяю себе горевать за него. Но вопрос в том, какая из этого польза и чем виноваты посторонние лица, которых теперь будут таскать? Я боюсь даже, чтоб Никита не попался: может быть, какие-нибудь лоскутки его найдутся во взятых бумагах. Эта мысль меня не утешает, и хотелось бы скорее узнать, как и что наверное…
Паскаля отправил сейчас на почту – прямо в редакцию «Земледельческой газеты» к Энгельгардту…
С прешедшей почтой Марья Петровна Ледантю отправила к вам, почтенный друг Егор Антонович, Паскаля в русском костюме. Постарайтесь напечатать этот перевод товарища моего изгнания, Павла Сергеевича Бобрищева-Пушкина. Он давно [трудился?] над этим переводом, и общими силами кончили его в бытность мою в последний раз в Тобольске. Вам представляется право распорядиться, как признаете лучшим: может быть, эту рукопись купит книгопродавец; может быть, захотите открыть подписку и сами будете печатать? Цель главная – выручить денег, потому что Бобрищев-Пушкин с братом больным не из числа богатых земли. Чем больше им придется получить, тем лучше.
Мы не знаем положительно, явился ли Паскаль на нашем языке. Справлялись со всеми возможными каталогами, и нигде его нет. Значит, что если и был когда-нибудь этот перевод в печати, то очень давно и, вероятно, исчез. Может быть, и трудность этой работы останавливала охотников приняться за старика (как говаривал наш профессор Галич). Одним словом, вы, почтенный мой директор, на месте все узнаете, учините надлежащие справки – и пустите в ход сибиряка. Вам позволяется погладить его, если кой-где найдете это нужным. Вы не поскучаете этим делом, я убежден. Нетерпеливо жду вашего мнения и о переводе и о надежде к изданию.
Верно, мысли паши встретились при известии о смерти доброго нашего Суворочки. Горько мне было убедиться, что его нет с нами, горько подумать о жене и детях. Непостижимо, зачем один сменен, а другой не видит смены? – Кажется, меня прежде его следовало бы отпустить в дальнюю, бессрочную командировку.
Я поджидаю книгу, которую вы хотели заставить меня перевести для лицейского капитала. Присылайте, я душою готов содействовать доброму вашему делу. На днях минет нашему кольцу 24 года. Оно на том же пальце, на который вы его надели.
Приветствуйте всех однокашников за меня. Может быть, 9-е число соединит наличных представителей 1817 года. Тут вы вспомните и отсутствующих; между ними не все ходят с звездами, которые светили нам на пороге жизни. Соединение там, где каждый явится с окончательным своим итогом.
Будьте все здоровы и вспоминайте иногда о сибирском вашем друге.
И. Пущин.
65. Н. Д. Фонвизиной[205]
[Туринск], 8 июня 1841 г.
Как снег на голову, явился сейчас ко мне Завьялов и просит письма к вам, почтенные и добрые друзья мои…
Я на его месте непременно ее бы отпустил и донес. Пусть бы лучше за это самовластие наклеили мне нос. Такой нос для меня был бы лучше Белого орла. Теперь же князь своим запросом поставил Ладыженского в невозможность действовать по здравому смыслу… Я все-таки надеюсь, что они все в конце июля двинутся. Моя одна забота – лишь бы все были здоровы…[206]
№ 19. 19 июня 1841 г., Туринск.
Дети с бабушкой, вероятно, в конце июля отправятся. Разрешение детям уже вышло, но идет переписка о старушке. Кажется, мудрено старушку здесь остановить. В Туринске на эту семью много легло горя…
Из Иркутска новости о Лунине тебе известны. Мне пишут кой-что, полных сведений не имею.
Спасибо добрым нашим дамам, они меня не забывают, и вдобавок Марья Казимировна уверяет, что мой письменный слог напоминает m-me Sévigné, tandis que je fais de la prose, sans m'en doute.[207] Такого рода вещи тем забавны, что и тот, кто их говорит, и тот, кто их слушает, никто не верит…
Я рад, что Борисовых перевели ближе к Иркутску, а особенно доволен, что Поджио выздоровел; ты, вероятно, уже с ним виделся, – он должен был отправиться на воды, тебя миновать нельзя…
Мы надеялись, что наших поляков настигнут свадебные милости, но, к сожалению, на этот раз им ничего нет. Товарищи их из юнкерской школы возвращены на родину, а нашим, видно, еще не пришло время…
Паскаль отправился к Энгельгардту. Надеюсь, что труд Бобрищева-Пушкина оценится и ему будет польза.
Верный твой И. Пущин.
67. Н. Д. Фонвизиной[208]
[Туринск], 29 июня [1841 г.].
…Бобрищев-Пушкин обещает, что вы в свое время пришлете мне стихи Ершова на отъезд наших барышень…
Вы уже знаете, что Михаилу можно свободно ездить в отцовский дом, – это моя теперь радость.[209]
Скоро расстанусь с малютками, к которым много привык. Это тоже радость. Странное положение, где должно уметь радоваться разлуке… Третьего дня писал к Михаилу Александровичу…
Семенов просил, чтобы я жег его письма и был осторожен, если хочу иметь его иероглифы. На все согласен, лишь бы ко мне писали. Басаргин ждет меня.
Целую ваши ручки.
Костыльник, вероятно, в Ялуторовске учится географии у Великого мастера…[210]
68. Н. Д. Фонвизиной[211]
[Туринск], 5 июля 1841 г.
Наконец, кажется, поедут Анненковы к вам, добрейшая Наталья Дмитриевна…
Если бы я был Ершов, я бы тут же написал стихи. Покамест ограничиваюсь поэтической прозой, которую вы волею и неволею будете разбирать в вашем дружном кругу.
1 августа получил письмо от Оболенского. Он меня радостно уведомляет, что сестра его сообщила ему об его переводе в Туринск. Официального приказания ехать куда следует еще нет. Его письмо – от 14 июня. Значит, не скоро еще я его дождусь. По крайней мере кажется, несомненно, что будем вместе – и вместе переберемся из Туринска, где я не очень желаю остаться. От Марьи Петровны получил прямое известие из Казани – они благополучно туда доехали в 13 дней. Дети вспоминают туринских приятелей – Машенька пишет сама несколько слов. Петя и Верочка удивляются, что на станциях нет Ван Ваныча [И. И. Пущина], который всегда после обеда давал им конфетку… С их отъездом мои обязанности в Туринске кончились. Последние шесть месяцев я жил совершенно для них и, кажется, присутствием своим несколько их успокаивал. Старушка довольна была своим сожителем.
