Мне казалось, что служба продолжалась несколько часов, хотя на самом деле она шла полтора часа. Мы пели, читали молитвы, садились, преклоняли колени, а потом было причастие.
«Скажи, что ты уже причащалась, – шепнула мне одна из девочек. – Тебя спросят, причащалась ли ты, так ты говори – да. Тогда получишь немного еды». Я ничего не поняла, но потом нас поставили в очередь, и я увидела, что происходит. Священник склонялся к ребенку, о чем-то спрашивал его, а потом давал с ложечки что-то выпить и что-то похожее на хлеб. Я была голодна и не отказалась бы от еды.
Когда подошла моя очередь, священник спросил:
– Ты надевала белое платье и принимала первое святое причастие?
Я с вожделением посмотрела на хлеб и вино и твердо ответила:
– Да, я причащалась.
Очень быстро я поняла, что в церкви надо делать то, что делают другие. Это правило относилось ко всем аспектам жизни в монастырском приюте. После службы нас отвели в столовую, где выдали стакан воды и сухой рогалик. Потом началась работа. Мне поручили мыть туалет. Постепенно я успела попробовать все виды работ, какие были в монастыре. В свой первый день я чистила туалеты до обеда, о котором нас известили свистком. На обед был жиденький суп с какими-то зелеными листьями. Несмотря на то что теперь меня никто не бил, моя жизнь принципиально не изменилась.
Монахини за соседним столом уминали большие куски ростбифа. С грустью наблюдая за ними, я констатировала, что попала в очередную тюрьму. Нас наказывали плохой и невкусной едой и бесконечной тоскливой работой и не выпускали за пределы монастыря. Более того, убежать из монастыря было очень сложно. Мы были постоянно голодными и часто воровали еду. Среди приютских детей было много беспризорников, которые прекрасно умели взять то, что плохо или не очень плохо лежит. Я и сама этим периодически занималась.
Воровать в монастыре было легко. Я пробиралась на кухню и пряталась под столом, накрытым длинной скатертью. Когда никто из монахинь не смотрел в мою сторону, я хватала с подносов лепешки и рогалики, рассовывала их по карманам и убегала.
Один раз мне удалось украсть банан. Этот банан, напомнивший мне о джунглях, одиноко лежал в вазе, как бы приглашая его взять. Я, конечно, не удержалась.
Я оказалась одной из самых старших. Детей постарше часто брали в приемные или в свои родные семьи, или они так или иначе покидали стены приюта. Впрочем, в монастыре жила женщина по имени Франциска, которой было за шестьдесят лет. Целыми днями она сидела в углу или на открытом воздухе и болтала со всеми, у кого было время поговорить. Эта Франциска рассказала мне, что прожила при монастыре более полувека. Ее не взяли в приемную семью и не забрали назад ее родители. Если бы не Маруйя, я могла быть уверена в том, что меня ждет судьба этой несчастной. Я убиралась, что-то мыла и терла, и думала о Маруйе. Это придавало мне сил. Маруйя была моей единственной надеждой.
В первую неделю пребывания в приюте я считала часы до наступления субботы, когда она должна была меня навестить. Я думала о том, как скажу ей, что хорошо себя вела и выполняла все приказания. Но я не чувствовала себя счастливой. Даже по сравнению с моим существованием в доме клана Сантос жизнь в монастырском приюте была ненамного веселее. Я не мечтала о том, чтобы вставать в четыре часа утра и молиться Богу, которому, по моему твердому убеждению, было на меня просто наплевать.
Я не могла понять, почему люди верят в Бога. С тех пор, как я вышла из джунглей, практически все взрослые, которых я встречала, верили и хотели верить в этого Бога. Когда я жила на улице, иногда к беспризорникам приходили монахини и предлагали бутерброды с сыром и лимонад за то, чтобы мы пришли в церковь и выслушали короткую проповедь. Мне нравился сыр, но меня усыпляло монотонное бормотание священника. Постепенно кусочки сыра на бутербродах становились все меньше, а вместо лимонада стали давать воду. Я перестала ходить в церковь, потому что сама могла достать себе еду повкуснее.
Я не любила Бога. Я смотрела на торжественные католические процессии и не могла представить себе, зачем их проводят в честь того Бога, которого я знала. На мой взгляд, это был злой и безжалостный Бог, который позволил распять своего собственного сына. Если бы Бог был хорошим, то почему Он сделал так, что моя мама не нашла меня в джунглях? Почему Он не помог мне? Если Он дал мне ту жизнь, которую я имела, Он явно меня недолюбливал. Но за что? За что я должна постоянно голодать, работать как вол, быть послушной и слушаться указаний незнакомых людей о том, как я должна жить?
Мне следовало ощущать благодарность. У меня была крыша над головой. Меня кормили, я была вместе с другими детьми, однако все, что я помню о том периоде своей жизни, – это беспросветная тоска. Впрочем, стоит сделать скидку на то, что я была подростком, а людям в этом возрасте свойственен максимализм со всеми вытекающими последствиями.
В отличие от многих других детей, у меня была Маруйя, то есть человек, который обо мне заботился и меня навещал. Я не была одна. Когда Маруйя пришла в субботу, я буквально прыгала от радости. Я рассказала ей о своей жизни, сказала, что хорошо себя вела и была послушной. Да, я не была самой лучшей, но старалась, и это имело большое значение.
Я увидела ее и успокоилась, что она и ее дети в безопасности. Гнев клана Сантос обошел их стороной. Я знала, что, когда вырасту, смогу покинуть стены приюта, и надежда на то, что в будущем все изменится, помогала мне жить.
Но в следующую субботу Маруйя не появилась.
Как и все дети, я старалась адаптироваться к ситуации, в которой оказалась. Маруйя не приехала и через неделю. Я гадала, почему она не смогла это сделать. Может быть, о том, что она помогла мне бежать, узнали Сантос? Что они с ней сделали? Может, она скрывается или вообще уехала из города? Или она меня бросила и уже никогда не приедет?
Я раз за разом повторяла себе, что у нее все хорошо. Вероятно, есть серьезные причины, по которым она не появляется. Я не думала, что Сантос захотят ей отомстить. У нее были дети, ее семью знали многие. Если Сантос могли практически безнаказанно расправиться со мной, никому не известной девочкой без документов, то с Маруйей была совсем другая история.
Может быть, она во мне разочаровалась или я не оправдала ее надежд? Может, я плохо себя вела и монахини сообщили об этом Маруйе, которая решила меня наказать тем, что не приезжает? В общем, я очень расстроилась и стала думать о том, что наши отношения были с самого начала обречены. Кто я такая и зачем ей нужна? Я прекрасно знала, что люди далеко не всегда бывают бескорыстными и честными. Часто они относятся друг к другу не лучшим образом. Я много лет прожила в самых жутких условиях и знала, что не стоит обольщаться по поводу человеческой природы.
