Еще больше обескуражили меня сведения из энциклопедии, что Сызрань была взята Красной Армией не 8 июля, как телеграфировал Тухачевский Н. Н. Кулябко, а лишь 3 октября 1918 г.
Заинтригованный, я стал разбираться в проблеме более основательно. И что же выяснилось?
25 мая 1918 г. восстали чехословаки, которые по договоренности с советской властью следовали из русского плена во Францию через Дальний Восток. Пензенская группировка сначала переместилась в сызрань-самарский район, а после взятия Уфы ее основные силы объединились с челябинской группировкой. И это вселяло надежду в успех операции, разработанной тогдашним командующим Восточным фронтом М. А. Муравьевым По его плану 1-я армия Тухачевского должна была нанести по Самаре главный удар, а по Сызрани – вспомогательный, отвлекающий. Ожидалось, что в Самаре восстанут рабочие, а в Сызрани малочисленные чехословаки и еще плохо сколоченные белогвардейские части не окажут серьезного сопротивления.
В начале операции Сызрань действительно была взята красными, но через несколько дней Муравьев изменил советской власти, операция захлебнулась и Сызрань снова была сдана противнику.
И вот эту-то демонстрацию, призванную лишь отвлечь внимание противника от направления главного удара, Тухачевский в телеграмме Кулябко гордо именует «тщательно подготовленной операцией», да еще «закончившейся блестяще»! Конечно, нужно сделать скидку и на молодость, и на честолюбие, и даже на желание немного прихвастнуть перед человеком, которому многим обязан.
Но, как выяснилось, стремление приукрасить события, представить себя в выгодном свете, пустить пыль в глаза было свойственно Михаилу Николаевичу не только в молодые годы. Оно сопровождало его на протяжении всей жизни и породило множество связанных с его именем легенд, вольно или невольно распространяемых, развиваемых и дополняемых многочисленными почитателями и биографами. Но стоит попытаться привести эти легенды в согласие с житейской логикой и здравым смыслом – и меркнет обаятельный образ блестящего военачальника, усиленно насаждаемый лукавыми или искренне заблуждавшимися людьми…
Шесть орденов и пять побегов
Начало военной карьеры М. Н. Тухачевского выглядит довольно заурядно. Он окончил Александровское военное училище в Москве и получил свой первый и последний в старой армии чин подпоручика 12 июля 1914 г., за две недели до начала Первой мировой войны. В сентябре 1914 г. в составе лейб-гвардии Семеновского полка отбыл на Западный фронт, а уже 21 февраля 1915 г., провоевав всего пять месяцев, попал в немецкий плен. Проведя в плену – два с половиной года, он совершил побег из лагеря военнопленных в крепости Ингольштадт и через Швейцарию прибыл во Францию. 12 октября 1917 г. он объявился у русского военного атташе в Париже А. Игнатьева, испрашивая денег «в размере, необходимом для поездки до Лондона». В ноябре 1917 г. он появился в запасном батальоне Семеновского полка, а после декрета Совнаркома от 28 января 1918 г. о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии отправился в Москву.
Казалось бы, ну что героического можно найти в этом трехлетнем периоде жизни Михаила Николаевича? Здоровым и невредимым попал в плен… В плену провел времени в пять раз больше, чем на фронте… В чине так и не повысился выше поручика…
Но посмотрите, как преподносят его тогдашнюю боевую деятельность биографы и мемуаристы.
«К концу своей боевой деятельности в русской армии Тухачевский пришел признанным героем, – пишет генерал А. И. Тодорский. – Я не помню, чтобы встречал за всю войну еще кого-нибудь, кто подобно Тухачевскому за полгода получил 6 боевых наград. Он имел эти награды за подлинные доблести, а не за присутствие на войне. Среди них орден Анны IV степени с надписью «За храбрость», III степени с мечами и бантом, II степени с мечами; Станислава III степени с мечами и бантом и II степени с мечами; Владимира IV степени с мечами и бантом» (И. И. Тодорский. Маршал Тухачевский. М., 1963. С. 18).
К сожалению, подробно перечислив награды Тухачевского, Тодорский ничего не пишет о подвигах, за которые Михаил Николаевич их получил. Скупы на этот счет и другие биографы и мемуаристы, хотя в их трудах содержатся сведения, заставляющие усомниться в возможности получения Тухачевским если не всех, то части наград, перечисленных Тодорским.
В.самом деле, биограф полководца В. Иванов (Маршал М. Н. Тухачевский. М., 1990. С. 26) пишет о том, что свой боевой путь Михаил Николаевич начал с подвига. Вместе с командиром своей роты Веселаго он под ураганным огнем австрийцев повел гвардейцев в атаку. Австрийцы отошли за реку и подожгли мост. Но Тухачевский увлек своих солдат сквозь пламя на противоположный берег и вернулся назад с трофеями и пленными.
За это молодецкое дело он, по словам Иванова, был награжден орденом Владимира IV степени с мечами.
Но если начало боевой деятельности Тухачевского было отмечено сразу орденом св. Владимира IV степени, то это исключало возможность его последующего награждения большинством из перечисленных Тодорским орденов.
По существовавшей в царской России иерархии орденов награждение велось последовательно от низших к высшим. Самым младшим считался Станислав III степени, выше его были Анна III, Станислав II, Анна II, Владимир IV. Анна IV в иерархию не входила, этим орденом можно было награждать вне обычной очередности. Если человек за выдающийся подвиг был награжден сразу старшим орденом, то младших ему уже не давали[2]. Зато с некоторой натяжкой он мог утешать себя мыслью, будто, получая орден Владимира IV степени, он одновременно как бы получает и все более младшие ордена. Правда, чтобы утешать себя подобным рассуждением, следовало быть обуреваемым особенно развитым честолюбием. А в том, что Тухачевский с юных лет был снедаем именно таким честолюбием, сомневаться не приходится…
Недавно опубликованы воспоминания В. Н. Посторонкина, лично знавшего Тухачевского со времен обучения в Александровском училище. Отдавая должное блестящим способностям и рвению в исполнению службы, Посторонкин как отличительную, бросающуюся в глаза черту Тухачевского отмечает его страстное желание стать фельдфебелем роты.
«Великолепный строевик, стрелок и инструктор, – писал Посторонкин, – Тухачевский тянулся к «карьере», он с течением времени становился слепо преданным службе, фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип, достигнуть максимума служебной карьеры, хотя бы для этого принципа пришлось рискнуть, поставить максимум-ставку. По службе у него не было ни близких, ни жалости к другим» (Военно-исторический журнал. 1990. № 12. С. 89).
