Дуглас всегда с огромным удовольствием — вспоминал этот митинг в Кэннон Милз.
Доктор Каннингем, встреченный оглушительными аплодисментами, поднялся с места и начал произносить свою ученую речь. Логично и красноречиво развивал он цепь своих аргументов, сводя их к тому, что ни Иисус Христос, ни его святые апостолы не считали рабовладение грехом.
Едва только духовный пастырь достиг этой кульминационной точки, как раздался негромкий, но полный упрека голос Томсона: «Слушайте, джентльмены! Слушайте!» Оратор умолк, в аудитории воцарилась гробовая тишина.
«Этот очень обычный возглас произвел почти неправдоподобный эффект, — писал Дуглас. — Казалось, словно стремительный речной поток был внезапно остановлен гранитной стеной… И доктор и его слушатели были, очевидно, поражены как дерзостью, так и уместностью этого упрека».
Выждав мгновенье-другое, оратор старательно откашлялся и продолжал говорить. Однако теперь слова застревали у него в горле — поток его красноречия преградило солидной плотиной. Речь еще тянулась как-то несколько минут, а затем доктор, под очень жидкие хлопки, спотыкаясь, побрел на свое место.
Свободная церковь Шотландии продолжала держаться за свои запятнанные кровью деньги, а люди опускали головы в горьком стыде.
— За нашими плечами — столетия неумелого руководства и слепого, покорного повиновения рядовых людей, — печально сказал Эндрью Пэтон.
— Однако на этот раз вы протестовали по-настоящему. Теперь шотландский народ знает, что такое рабство, — заверил его Джордж Томсон.
Томсон, Баффем и Дуглас вместе отправились в Лондон. Они ехали в почтовой карете, останавливаясь на ночлег в придорожных гостиницах. Путешествие это было настоящим удовольствием. Фредерик любовался прозрачной нежной дымкой, которая окутывала землю. Нечто успокаивающее, домашнее таилось в этом ландшафте; застывшее величие массивных утесов Шотландии постепенно сменялось округлыми холмами, просторными долинами, слегка волнистой поверхностью поросших вереском торфяных болот. В Ирландии дороги были прескверные, редко попадавшиеся постоялые дворы убоги и грязны. Сейчас они ехали быстро и с удобствами, а когда опускалась ночь, огни гостеприимного крова приветливо подмигивали путникам; обед был всегда горяч и сытен, хозяин таверны добродушен и услужлив. «Бесспорно, — думал Фредерик, — жизнь в Англии куда приятнее».
Все трое аболиционистов были трезвенниками — они принципиально воздерживались от спиртных напитков. Однако Фредерик не мог побороть искушения отведать пенистого эля, который с таким смаком поглощали все вокруг.
— Вы уверены, что это спиртное? — спросил Фредерик.
Томсон от души расхохотался, откинув назад голову.
— Если вы боитесь опьянеть, выпив кружку эля за обедом, то я могу вас уверить: этого не будет. — Англичанин лукаво поглядел на него. — Хотите попробовать?
— Фредерик! — Баффем нахмурился, явно не одобряя этого легкомыслия. На три четверти массачусетский пуританин, он ощущал свою ответственность как старший из них.
Но англичанин воздел руки и убеждающе заговорил:
— Пусть это будет испытанием для него, друг Баффем. Перед вами человек, только что прибывший в Англию. Он подмечает, что эль — национальный напиток. Он спрашивает — почему? — Томсон наклонился вперед. — Разве он сможет говорить о соблазнах каких-либо спиртных напитков, даже не попробовав эля? Будьте же логичны!
Фредерик был уверен, что один глаз Томсона явственно подмигнул во время этой серьезной тирады. Молодой человек широко ухмыльнулся и обратил просящий взор на секретаря Массачусетского общества борьбы с рабством. Теперь ему уже самым серьезным образом хотелось эля. Баффему ничего не оставалось, как рассмеяться, пусть несколько принужденно.
— Фредерик, Фредерик! Что скажут об этом дома? — Томсон уже делал знаки бежавшему мимо слуге, чтобы тот принес большую кружку эля. — Это происшествие, — глубокомысленно произнес он, вновь повернувшись к своим спутникам, — не будет занесено на скрижали истории. — Он окинул взглядом широкую физиономию Фредерика, на которой появилось сейчас несколько торжественное выражение, и, подняв брови, закончил: — Но, по моему мнению, этот единичный случай разгула не принесет большого вреда нашему юному другу.
Появился слуга не с одной, а с тремя большими пенящимися кружками эля — так он истолковал заказ Томсона, — со стуком опустил их на стол, разбрызгав пену во все стороны, и исчез, прежде чем кто-либо успел произнести слово.
— Однако!.. — Томсона разбирал смех. — Похоже, что наш юный друг не будет предаваться разгулу в одиночестве. Быть по сему! — И он высоко поднял свою кружку.
Следующие дни прошли в хлопотах. Баффем и Дуглас поселились на Тейвисток-сквере, недалеко от Тейвисток-хауза, где десять лет прожил Диккенс. Лондон должен был стать штаб-квартирой Фредерика. Отсюда он будет совершать поездки по всей Англии, а весной отправится в Уэльс. Фредерика посещали представители комитета по Британской Индии, Общества друзей (квакеров), Африканского колониального общества и группа деятелей, боровшихся за отмену хлебных законов.
— Это борьба бедняка, — говорили они.
Фредерик внимательно слушал, читал утренние и вечерние газеты и задавал вопросы. Он выступил в Масонском зале, избрав темой своей речи право каждого рабочего на хлеб. Дуглас говорил хорошо, ибо стоило ему лишь ступить за порог своей лондонской квартиры, как он видел всюду нужду и голод. А затем писатели Уильям и Мэри Хоувит прислали Фредерику милую записку с приглашением провести конец недели в их загородном доме. К счастью, Фредерик уже успел побывать у хорошего портного.
— Поезжайте, Фредерик, — убеждали его товарищи. — Хоувиты — квакеры и очень влиятельны. И вы хорошо отдохнете там.
Осеннее ненастье словно саваном окутало Лондон, но в Клэпхеме, где жили Хоувиты, было чудесно. Супруги горячо приветствовали гостя.
— Мы читали вашу «Повесть», так что вы для нас — старый друг.
Так началось знакомство Фредерика с жизнью английской усадьбы. Он вышел в прекрасный сад и едва не наступил на Ганса Христиана Андерсена.
Мэри и Уильям Хоувиты переводили на английский язык сказки датского писателя. Андерсен очень любил эту чету, и дом их в Клэпхеме всегда служил для него тихой пристанью. Если наезжали гости, Андерсен обычно уходил в сад и начинал возиться с цветами. Он знал, что сегодня должен приехать знаменитый бывший раб, но собирался познакомиться с «им вечером, когда закончится парадное чаепитие с чужими людьми. Теперь, стоя на коленях, с выпачканным в земле носом, взрыхляя садовой лопаткой клумбу, он с изумлением разглядывал пришельца. «Какой он темный и бородатый, и что за великолепная голова!»
