Так называлась в Союзе некая конструкция с дизайном умопомрачительной для наших простодушных сердец красоты. А ещё говорили про неё – «стенка».
Обычно она импортировалась из Югославии и сразу, со склада, разбиралась слугами народа.
Книжные полки, застеклённая витрина, разнокалиберные шкафчики и ящики – весь этот комплект был искусно выполнен из прессованных стружек. И облицован полированной фанерой, отражающей счастье хозяев дома. Короче, это был некий гибрид горки, комода и книжного шкафа.
«Хельге» в наших планах отводилась роль гвоздя обстановки нашей новой квартиры.
Мы с Милой оббегали все мебельные магазины Парижа. Объездили пригороды, а потом и их окрестности. Пустой номер!
Чудовищные цены, хлипкие мебелишки, смотрящие на нас, как на зулусов, продавцы. И ни малейшей «Хельги», к нашему отчаянию. Мы были на грани полного разочарования капиталистической системой. Куда ещё пойти, укажи и надоумь, боже всемилостивейший!..
Такие сюрпризы любят описывать в вокзальных романах – мы увидели её внезапно, в глубине магазина, сияющую, отливающую якобы красным деревом, мерцающую громадными застеклёнными створками, никелем, алюминием, с ручками-пупочками под бронзу. Мечту нашу ненаглядную, «Хельгу»!
Пухленькие ангелочки счастья восторженно задрожали крылышками в нашей непритязательной душе.
Магазин был дорогой и арабский. Продавались там кресла, вырубленные в мраморе, инкрустированном большими как бы яхонтами, плюшевые верблюды в натуральную величину, коврового бархата, шитые стеклярусом диваны в виде влагалища и литые хрустальные люстры размером с ярмарочную карусель…
К счастью, Виктор Платонович был дома, взял трубку, и мы упросили его приехать, чтобы поделиться с ним радостью находки.
Увидев «Хельгу», Вика промолчал.
– Вам нравится? – полюбопытствовали мы и застеснялись своей наивности, как если бы задали такой вопрос перед статуей, скажем, Ники Самофракийской.
– При чём тут я! – дипломатично ответил В.П. – Но если это нравится вам – берите, и всё!
Подозвали продавца. В арабском магазине кредит не практиковали.
Мы осели в коленях от страшного предчувствия – таких денег у нас и близко не было, четыре тысячи франков! А пока мы будем экономить, эту прелесть поднебесную, нашу нежнейшую «Хельгу», могут умыкнуть алчные арабы, да и европейцы, пронюхав, вполне могут позариться…
Вика нарушил молчание.
– Кто на неё клюнет?! – цинично сказал он и вздохнул. – Вам это правда нравится?
Мы без устали любовались стенкой, как яйцом Фаберже.
– Я дарю эту штуку вам на новоселье! – добавил В.П.
И тут же на наших глазах превратился в небесную силу бесплотную, златокрылого архангела, спустившегося на землю, чтобы спасти сирых и облегчить страждущих!
Видение ещё не рассеялось, а Мила уже висела на шее В.П., покрывая в избытке чувств его чело и ланиты зыбкими поцелуями. Опомнился и я, прильнув к милому отчиму взмокшим лбом, хохоча и тормоша нашего такого роскошного деда.
Вика прошёл в кассу, и через неделю «Хельга» стояла у нас в большой комнате, проливая бальзам на душу и веселя глаз. А потом все к ней привыкли, а некоторые из новых в доме людей с завистью спрашивали, где купили. Тогда непременно рассказывалась её история.
Всех вновь приходящих к нам на улице Лабрюйер я дотошно и назойливо фотографировал. Трудно поверить, но второй нашей крупной покупкой в Париже был фотоувеличитель, за который Некрасовым были заплачены большие деньги. Но всё увенчивалось провалом – то плёнка не подходила, то бумага, то освещение, то выдержка не соответствовала. Бледные, как спирохеты, снимки соперничали с тёмными, подобно сибирским сумеркам, отпечатками. Сейчас-то я понимаю основную причину неудач – фотограф был никудышный.
Лишь через пару месяцев стало понятно, что цветные, отпечатанные в лаборатории за ближайшим углом снимки не шли ни в какое сравнение с моими кустарными чёрно-белыми фотографиями…
Ну а первой серьёзной покупкой был письменный стол для Вадика.
Мы тогда ещё льстили себя надеждой, что сын наш с энтузиазмом засядет за учебники. Поэтому, получив первое денежное пособие, мы зашли, опять же по невежеству, в шикарный и дорогущий универсальный магазин, в получасе ходьбы от дома.
Продавец спросил наш адрес, чтобы доставить туда покупку. Никто из нас троих не понял, зачем ему адрес и с какой стати он хочет оставить у себя уже купленный стол.
Я решительно отстранил что-то лопочущего продавца, дав ему знаками понять, что нас на мякине не провёдешь, мы стреляные, мол, воробьи и такие номера с нами не проходят.
Взвалив стол на плечи и сгибаясь, как Иисус из Назарета под тяжестью креста, понёс его на себе домой. Обмякший от удивления продавец мямлил что-то нам вслед.
Два километра я тащил на горбу страшно тяжёлую и неудобную мебель. Мила заботливо семенила впереди, Вика сзади пытался что-то поддержать и помогал советами. Случай этот стал семейной легендой, и сейчас все думают, что это шутка и надо смеяться. А Мила, когда хочет подчеркнуть мою бестолковость, язвит, мол, помнишь, как ты стол на себе из магазина припёр?
Так вот, о фотографии.
Все были огорчены фотографическим фиаско и во всём винили плохое качество бумаги. Хотя В.П. уже тогда насмехался над фотографом, пока ему не надоело. Пришлось довольствоваться Викиным аппаратиком.
С фотоаппаратом Некрасова было какое-то злополучие!
Первая, убогая компактная модель, приводившая его в восторг своей простотой, имела обидный недостаток – снимки получались в разной степени нерезкими. Это был маленький, шпионский, как говорили, аппаратик, который тогда только поступил в продажу. Потом был куплен аппарат подороже, «Минолта», тоже ничего делать не надо, кадрируй и щёлкай! Сколько было испорчено редких и неповторимых кадров!
Горе усугублялось ещё и тем, что фотограф безуспешно стремился к естественности и презирал позирование. Хотя, признаюсь, были у моего дорогого отчима и хорошие снимки, вопреки незамысловатой фототехнике.
По этим причинам первые парижские месяцы были отражены для потомства довольно мутно и паршиво. Да к тому же я, экономя, снимал очень редко, памятуя, что каждый кадр в фотолаборатории стоит франк.
Глупец, даже Некрасова я фотографировал мало, только лет через пять чуть разошёлся.
Когда Вика был в настроении, он с удовольствием фотографировался и послушно позировал. Обожал шутливые или дурашливые фото – в масках, касках, колпаках, шляпах.
– Наденьте вот это, Виктор Платонович! – И В.П. охотно напяливал на себя какой-нибудь петушиный наряд или мундир, тогу или зловещий плащ с капюшоном.
На многих общих фотографиях мы с В.П. получались глупыми и надутыми, с какими-то фельдфебельскими физиономиями. Многие думали, что это от природы. Мы же просто иронизировали, принимая глуповатый или заносчивый вид, но на фото ирония исчезала, и на наших лицах оставалась только безыскусная глупость…
