И октября 1648 года старейшины города направили к Хмельницкому его старого учителя ксендза Генцеля Андрея Мокрского. С того времени, когда этот профессор-иезуит стремился сделать из Богдана преданного католика, прошло больше тридцати лет. Стерлись в памяти все обиды и наказания, осталось то хорошее, что познал в годы учебы Богдан, поэтому и встретил он доктора теологии с доброжелательством и теплотой.
Не зная, чего ожидать от Хмельницкого, Мокрский вошел настороженный и суровый. На его удлиненном умном лице нельзя было прочесть никаких чувств. И лишь в уголках глубоких серых глаз просматривался почти незаметный для постороннего интерес к бывшему ученику. Когда он увидел, что Хмельницкий поднялся навстречу и, улыбаясь, идет к нему, легкая улыбка разгладила изрезанное морщинами желтое исхудалое лицо ксендза.
— Приветствую вас, учитель, — проговорил Хмельницкий на латыни, проявляя таким образом свое расположение к Мокрскому. Он словно не замечал других участников посольства и обращался только к нему. Ксендз склонил слегка голову и глухо ответил:
— Приветствуем гетмана от всех убитых горем жителей Львова и просим помилования твоего, спасения от разорения и гибели.
Мокрский подошел к Хмельницкому и протянул ему исписанный листок:
— Город Львов не отвергает твоей дружбы, гетман. Он не нанес тебе никакого оскорбления и надеется на твое доброе расположение.
Хмельницкий взял письмо и, развернув, прочел в наступившей тишине. Окончив, он поднял на Мокрского глаза, которые теперь стали суровыми и острыми.
— Знаю, что обобрал вас Вишневецкий основательно, но именно потому, что хочу добра городу, хочу уберечь его от разбоя и поругания, требую выкупа, который нужен не мне, а единственно чтобы расплатиться с татарами, нашими союзниками, которые тогда согласны не входить во Львов. Это мое последнее слово магистрату. Если завтра не будет выкупа, город будет разорен.
С этим он и отпустил посольство, оставив лишь Мокрского. По его глазам, по всему поведению Хмельницкий видел, что ксендз пришел к нему не только от Львовского магистрата.
Так и было на самом деле. После того как Хмельницкий закончил коллегию, Мокрский недолго оставался здесь. Он перебирается в Литву, преподает «святое письмо» и полемику в Виленской иезуитской академии, становится проповедником костела святого Иоанна. Затем по каким-то причинам он покидает иезуитов, становится каноником, исповедником Владислава IV, а после его смерти — доверенным лицом королевича Яна-Казимира. Именно по указанию будущего короля он и прибыл во Львов, чтобы любым способом связаться с Хмельницким.
В это время борьба за королевский престол в Польше была в самом разгаре. Главными претендентами были братья покойного короля Ян-Казимир и Карл-Фердинанд.
Младшего из братьев Яна-Казимира поддерживала так называемая «мирная» партия во главе с коронным канцлером Оссолинским. Эта группировка по ряду мотивов стремилась установить мир с Богданом Хмельницким. Ее поддерживала и великопольская шляхта, которая не зависела от магнатов с Украины. Старшего брата короля Карла-Фердинанда поддерживали магнаты во главе с Вишневецким, который настаивал на немедленном продолжении борьбы с украинским народом.
6 октября 1648 года в Варшаве открылся элекционный сейм для избрания короля. Сюда съехались толпы вооруженной шляхты со всей Польши, готовой, если потребуется, силой оружия отстаивать избранного ею кандидата.
Прошло всего три недели после битвы под Пилявцами. И в Варшаву прибыли многие из ее участников, сея панику и страх перед восставшими. Настроение, царившее в то время в Варшаве, точно охарактеризовал в своей летописи Грабянка: «Много ляхов в Варшаве собралось, и у всех заячьи уши, такой страх на них нагнал Хмельницкий, что едва сухого дерева треск услышав, то без души к Гданьску бежали и во сне не един кричал: «Вот Хмельницкий!» Страх, царивший в Варшаве, использовала группировка Карла, протащившая на пост командующего польским войском, действующим против восставших, Иеремию Вишневецкого, считавшего, что для сохранения господарства над Украиной необходимо безжалостно задушить восстание военной силой. В этом магнатскую группировку поддерживали силы католической реакции Европы — римская курия и Габсбургский дом.
Группировка Яна-Казимира, возглавляемая канцлером Оссолинским, тоже была за подавление восстания, но через некоторое время, поскольку сейчас для этого у Речи Посполитой нет сил. Для необходимой подготовки следует заключить с восставшими хотя бы перемирие.
При этом преследовалась и другая цель, не менее важная, чем ликвидация восстания. Над польской шляхтой, понимающей события более глубоко, чем Вишневецкий, постоянно витал страх перед политическим и военным союзом гетмана с русским правительством. От этого, как писал царю русский дипломат Григорий Кунаков, «во всех польских и литовских людях боязнь была большая паче черкасские войны». Заключение мира с Хмельницким и преследовало целью предотвратить такой союз.
В этих условиях в борьбе за престол Яну-Казимиру нужен был мир. С предложением заключить его и прибыл к Богдану Хмельницкому Мокрский.
Долго говорили в этот вечер гетман и посланец королевича. Решили, что завтра Мокрский привезет решение сената о выкупе, и казацкое войско отойдет от Львова. Что же касается дальнейшей войны, то все зависит от пана королевича. Пока же никаких обещаний Хмельницкий дать не может. Для себя он уже давно решил поддержать Казимира, внести разлад в ряды польской шляхты, ослабить врага.
Мир нужен был Украине. И Хмельницкий решил воспользоваться предложением королевича. В это время к Хмельницкому прибыл еще один доверенный человек, Юрий Ермолич, который также привез письмо, в котором Ян-Казимир не скупился на обещания и казакам, и старшинам, и Хмельницкому, обещая, что, став королем, «вольности их черкасские подкрепит паче прежнего».
Хмельницкий знал цену этим обещаниям, знал и то, что, выдвигая кандидатуру Яна-Казимира, магнаты и шляхта видели в нем человека, который возглавит борьбу против народно-освободительного движения на Украине.
12 октября 1648 года Мокрский снова явился к Хмельницкому с послами города. Опять начался торг вокруг суммы выкупа. Депутаты старались разжалобить Хмельницкого. Гетман слушал их страстные речи и лишь разводил руками.
— Я не могу скрыть от вас, что меня очень огорчают эти несчастные обстоятельства. Дай бог, чтоб и ухо человеческое о подобных не слышало! Всему причина Вишневецкий и Конецпольский, о чем я уже писал вам.
Хмельницкий встал, прошелся по палате. Было видно, его взволновала просьба львовян и он соглашался с ними, но сделать ничего не мог.
