class="p1">«На днях, – пишет она Бреям, – меня познакомили с Льюисом – с виду миниатюрный Мирабо».
Спустя два месяца она сообщает тому же Чарльзу Брею, что Льюис обещал статью в «Вестминстерское обозрение» и что «накануне он находился со мной и Спенсером в одной ложе на „Виндзорских проказницах“ и помогал нам высидеть невыносимо скучный спектакль».
В следующем письме (март 1853 года) тон уже совсем другой:
«В прошлую среду мы чудесно провели вечер. Льюис, как всегда, радушен и забавен. Завоевывает мое расположение. Такой не захочешь, а понравится».
И еще через месяц:
«Все ко мне очень добры и внимательны, Льюис – особенно, он кротко переносит мои нападки и поношения, чем очень к себе привлекает. Он гораздо лучше, чем может показаться на первый взгляд. Под маской ветрености скрывается человек сердечный и совестливый».
Про таких, как Льюис, говорят: «человек Возрождения» или «человек на все времена».
«Необыкновенная многосторонность, разнообразие литературной продукции, обаяние в общении с людьми, талант рассказчика», – спустя много лет напишет о Льюисе муж Мэри-Энн Джон Уолтер Кросс в своей книге «Жизнь Элиот».
И в самом деле, не было, кажется, профессии, сферы деятельности, где бы Льюис себя не проявил.
«Льюис умеет делать все на свете – разве что картины не пишет, – как-то заметил о нем один остроумец. – Но и этому навыку он научится, не пройдет и недели».
Внук некогда известного актера-комедианта и сын театрального менеджера в Королевском театре в Ливерпуле, он в молодости подвизается в бродячих труппах, служит клерком в конторе мелкого коммерсанта, работает медиком, изучает анатомию. Прожив несколько лет во Франции, играет в театре, и не в бродячем, как в юные годы, а в репертуарном – в роли Шейлока, писали, он был бесподобен. В двадцатилетнем возрасте читает лекции по философии, увлекается Спинозой, пишет статью о нем в «Вестминстерское обозрение», берется было за перевод его «Этики», но эта кропотливая работа довольно быстро ему, человеку увлекающемуся, разбрасывающемуся (не чета Мэри-Энн), надоедает. Постоянно путешествует – предпочитает Германию, много пишет о немецкой литературе и философии. Сочиняет пьесы – в основном из европейской истории («Испанская драма», «Жизнь Максимилиана Робеспьера») и даже романы, славы ему, увы, не принесшие. Справедливости ради надо, однако, сказать, что такие непререкаемые литературные авторитеты, как Шарлотта Бронте и Эдгар По, роман Льюиса «Рэнторп» оценили по достоинству.
«Недавно прочел эту книгу с большим интересом и получил немалое удовольствие, – отметил Эдгар По. – Книга о карьере литератора, она дает верное представление об истинных целях литературного персонажа и о том, чего он стоит».
Красноречиво и остроумно философствует в популярном одно время дискуссионном клубе в таверне «Красный лев» в Холборне, эту таверну опишет впоследствии в своем последнем романе «Дэниэль Деронда» Джордж Элиот. С возрастом начинает писать статьи по философии и литературе, французской и немецкой, по театру – древнегреческому, испанскому и итальянскому, а также многочисленные рецензии, где воздает должное или резко, не считаясь с авторитетами, критикует тогдашних властителей умов – Карлейля, Браунинга, Теннисона, Макколея. Нет, кажется, ни одного периодического издания, где бы Льюис не печатался: в пятидесятые – шестидесятые годы его статьи и рецензии можно встретить и в эдинбургском «Блэквуде», и в столичных «Атенеуме» и «Фрейзерсе», и в популярной лондонской «Морнинг кроникл», и, не в последнюю очередь, в «Вестминстерском обозрении». Есть у Льюиса работы по биологии, по физиологии, по психологии («Психология обычной жизни»).
Отличался Льюис не только разнообразными дарованиями и неисчислимыми профессиями, но и запоминающейся внешностью. Низкорослый, лицо умное, на редкость некрасивое – драматург и романист, друг Диккенса Дуглас Джерролд называл его «самым уродливым человеком в Лондоне». Густые, спутанные волосы, взлохмаченная борода, несуразно большой рот, узкие плечи, крошечные ручки и ножки, при этом огромная голова и глубоко посаженные глаза. Зато – бездна обаяния; такого, как он, французы называют raconteur, а англичане – wit. Льюис и в самом деле был блестящим собеседником и острословом, способным поддержать любой разговор, от шутливого, легкомысленного, даже скабрезного, до самого серьезного, философского. Способным виртуозно, со знанием дела, хотя порой и излишне импульсивно, эмоционально, высказываться на любую тему, от «Системы позитивной политики Конта» до провала премьеры на сцене «Хеймаркета». Человек-загадка, он не устает удивлять литературное сообщество, никто не знает, что он в следующую минуту скажет, что выкинет; Теккерей заметил однажды, что ничуть не удивится, если увидит Льюиса, едущего по Пикадилли верхом на белом слоне.
В истории печатного слова Льюис, так много всего написавший, останется, прежде всего, благодаря трем книгам – «Истории философии в биографиях» (1845–1846), не устаревшей по сей день «Жизни Гете» (1855) и научному исследованию «Физиология обыденной жизни» (1859–1860). Когда Мэри-Энн в доме Чапмена в 1851 году с ним познакомилась, он был литературным редактором позитивистской еженедельной газеты «Лидер», которую сам же в 1850 году основал, где вел литературный и театральный разделы, под псевдонимом Вивиан писал статьи и рецензии, в которых всячески расхваливал «Вестминстерское обозрение», и напечатал серию статей об Огюсте Конте; со знаменитым французским философом-позитивистом его в свое время познакомил Милль.
Познакомилась и, как мы увидели, пусть и не сразу стала жертвой его безграничого обаяния и безграничных же интересов. Увлекся и Льюис умной, образованной, самобытной сотрудницей журнала, его сверстницей, с близкими ему взглядами.
«Дружба со Спенсером, была для меня точно луч солнца в тягостный, беспросветный период моей жизни, – запишет Льюис в дневнике в 1859 году. – Но обязан я ему гораздо большим, ведь это он познакомил меня с Мэри-Энн; я узнал ее, полюбил – и с этой минуты переродился. Ей я обязан всеми своими успехами, всем своим счастьем. Да благословит ее Бог!»
Увлекся, влюбился, однако же сделать предложение руки и сердца не мог – был женат, в 1841 году в возрасте двадцати трех лет женился по любви на хорошенькой девятнадцатилетней Агнес Джервис. Любовь, вспыхнувшая десять лет назад, давно, однако, остыла: с женой, сошедшейся с Торнтоном Ли Хантом, сыном известного поэта, журналиста и критика Ли Ханта, давно жил врозь, но развестись, по тогдашним законам, не мог, и это при том, что Агнес, его законная жена, рожала от Торнтона Ханта (кстати сказать, соиздателя «Лидера») детей, которых – трогательная деталь – Льюис признавал своими, отправлял учиться за границу и содержал на протяжении многих лет. И их мать, к слову сказать, содержал тоже.
Сегодня многолетняя связь Мэри-Энн и Льюиса мы бы назвали гражданским браком и отнеслись к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. В викторианской же Англии женщине надо было обладать особым мужеством, решимостью или сильным чувством, чтобы связать свою жизнь с женатым. Мэри-Энн, человек глубоко религиозный, и сама не одобряла того, что называла «легкомысленными и
