)… Здесь я переношусь в Режицу… Там в школе большая доска… Шнур летит – и я ставлю точку (.). На доске написано 264, дальше я там же вижу
. Я в школе. Моя жена положила линейку, и тут сижу я, Соломон Вениаминович (
. Я посмотрел на него, что он пишет, а сзади сидели две гимназистки (
И эта формула была безошибочно воспроизведена Ш. непосредственно, и такое же точное воспроизведение было получено через 15 лет (в 1949 г.), когда, также без всякого предупреждения, Ш. было предложено вспомнить ее.
(3) 11 июня 1936 г. Ш. давал сеанс запоминания в одном из санаториев. Как он после рассказывал, ему была предложена самая трудная задача из всех, с которыми он сталкивался; однако он с успехом справился и с ней и через четыре года снова воспроизвел этот сеанс.
Ш. было предложено запомнить длинный ряд, который состоял из бессмысленного чередования одних и тех же слогов:
8. НАСАМАВАМАНА и т. д.
Ш. воспроизвел этот ряд.
Через четыре года он по моей просьбе восстановил путь, который привел его к запоминанию. Вот его отчет.
«Осенью 1936 года у меня был сеанс, который я считал самым трудным из тех, которые я до сих пор давал перед зрителями. Тогда вы приклеили запись к листу бумаги и предложили мне описать сеанс. По не зависящим от меня обстоятельствам я лишь теперь, спустя свыше четырех лет, собрался, наконец, это сделать. Несмотря на то что с тех пор прошло несколько лет, у меня всё всплыло перед глазами с такой точностью, как будто сеанс имеет не четырехлетнюю, а четырехмесячную давность.
Во время сеансов ассистент зачитывал мне слова, расчленяя их на отдельные слоги: МА – ВА – НА – СА – НА – ВА и т. д. Услыхав первое слово, я тут же оказался на дороге в лесу около местечка Мальта, где я в детстве жил на даче. Слева от меня на уровне глаз вспыхнула тончайшая серо-желтая линия (все согласные буквы построены на звуке “а”). На линии начали быстро появляться разноцветные, разного веса и плотности комки, брызги, пятна, лучи и прочее, изображающие буквы М, В, С и т. д.
Произнесено второе слово.
Я сразу увидел те же согласные буквы, что и в первом слове, но расположенные в другом порядке. Повернул по дороге влево и продолжал горизонтальную линию.
Третье слово. Черт возьми! Опять то же самое, лишь порядок другой. Спрашиваю ассистента: “Много еще таких слов?” Ответ: “Почти все такие!” Я в затруднении. Многократная повторяемость четырех согласных, опирающихся на однообразную, примитивную по форме гласную А, колеблет мою обычную уверенность. Если для каждого слова менять тропинку в лесу, хорошо прощупать, обнюхать, просмотреть и вообще прочувствовать каждое пятно, это поможет, но потребует добавочных секунд, а на сцене каждая секунда дорога. Вижу чью-то улыбку. Улыбка превращается в острый шпиль; чувствую сильный укол, прямо в сердце. Решаю перейти на “мнемотехнику” [15].
Улыбнувшись, прошу ассистента зачитать мне снова первые три слова целиком, не расчленяя их на слоги. Однообразная гласная А создает определенный ритм и ударения. У него получается: МАВА – НАСА – НАВА. Здесь запоминание пошло без пауз и в надлежащем сценическом темпе. Слушаю и вижу: МАВА НАСА НАВА:
1. МАВАНАСАНABA. Моя квартирная хозяйка (МАВА), у которой я жил в Варшаве на Слизской улице, высунулась в окно, выходящее во двор; левой рукой она указывает внутрь комнаты (НАСА), правой делает отрицательный жест (НАВА) еврею-старьевщику, стоявшему во дворе с мешком на правом плече: дескать, ничего для продажи нет. “Муви” – по-польски значит «говорить». “Наса” – условно по-русски “наша”, я запомнил, что заменил “ш” на “с”; кроме того, когда хозяйка произнесла “наса” – передо мной блеснул оранжевый луч, характерный для звука “с”. “Нава” – по-латышски означает “нет”. Различные гласные не имели значения – ведь я знал, что между всеми согласными есть только “а”.
2. НАСАНАМАВА. Старьевщик уже на улице, у ворот дома. Он в недоумении разводит руками, вспоминая слова хозяйки, что “нашим (наса) продать нечего”, и указывает на стоящую рядом женщину с высоким бюстом – кормилицу (“НА-МА” – кормилица по-еврейски “а нам”). Прохожий возмущается и говорит: “вай” (ва): непохвально, мол, для старого еврея поглядывать на кормилицу.
3. САНАМАВАНА. Начало Слизской улицы. Я – у Сухаревской башни со стороны Первой Мещанской (почему-то в сеансах запоминания я часто оказываюсь на этом углу). У ворот башни стоят сани (САНА), на них сидит моя квартирная хозяйка (МАВА) и держит в руках длинную белую доску (НА), которую сквозь ворота башни кидает, но – куда? Длинная доска трафаретный образ “НА”: “НАД” – та же доска, но выше человеческого роста, выше одноэтажных деревянных домов.
4. ВАСАНАВАНАМА. Ага! Вот на углу Колхозной площади и Сретенки – универмаг, у которого сидят сторожихи, моя знакомая белолицая молочница Василиса (ВАСА). Левой рукой она делает отрицательный жест, означающий, что магазин закрыт (НАВА). Этот жест относится к уже знакомой нам кормилице (НАМА), оказавшейся тут: она хотела войти в магазин.
5. НАВАНАВАСАМА. Эге, опять НАВА. Мгновенно у Сретенских ворот появляется огромная прозрачная человеческая голова, качающаяся как маятник поперек улицы (трафаретный образ для запоминания “нет”). Вторая такая же голова качается ниже у Кузнецкого Моста. На самой середине площади Дзержинского вырастает внушительная фигура – памятник русской купчихе (САМА – ведь в произведениях русских писателей так называли хозяйку).
6. НАМАСАМАВАНА. Снова ставить кормилицу и купчиху опасно. Спускаюсь к Театральному проезду. В сквере у Большого театра сидит библейская “Ноэми” (НАМА); она встает, в ее руках появляется большой белый самовар (САМА); она несет его к ванне (ВАНА), стоящей на тротуаре около “Восток-кино”, ванна из жести, внутри белая, снаружи зеленоватая.
7. САМАСАВАНА. Какая простота! От ванны отходит крупная фигура купчихи (САМА), на которую накинут белый саван (САВАНА). Я уже стою около ванны; вижу ее спину. Она направляется к зданию, где Исторический музей. Что мне там предстоит? Сейчас увидим.
8. НACAMАВAMАНА. Пустяки! Приходится больше комбинировать, чем запоминать. НАСА – неудачный воздушный образ. Прихвачу из соседней части слова. Интересно, что получится? “Н’шама” – по-древнееврейски “душа” (НАСАМА); душа в детстве представлялась мне в виде легких и печени, которые я часто видел на столе в кухне. Вот – у подъезда музея стоит стол, на котором лежит “душа” – легкие и печень, а дальше – тарелка с манной кашей. Восточный человек стоит у
