Поехали. Твои афоризмы о любви… согласен. От всей души согласен. […] Пожил я на свете и допетрил: спасение — не в том, чтобы быть любимым, а в том, чтобы самому любить. Почти все совершают типичную ошибку, типа: «Я спасусь, если меня кто-то полюбит». Не спорю, однако есть непонятки: где здесь общие наблюдения Феноменов? (Господи, я сказал Феномены? Любовь — Феномены? Я, будто великий писатель, строчу лукавые и тошнотворные письмишки [243].) […] [244].
Тибетский буддизм — интересный, зараза. Обязательно почитай о нем, займись, если еще не пробовал. Когда-то — лет пятнадцать назад — я проводил мистические эксперименты, изменившие мой взгляд на мир. Практиковал йогу (мы с тобой еще не познакомились). Практиковал, практиковал и пришел наконец к выводу: йога — не для человека Запада, и ни к чему нам нео-буддихизм. (Каждый раз пишу это слово по-разному, может, как-нибудь угадаю. Я учился в школе для мальчиков, где правописание почему-то не преподавали.) Йогой заниматься надо, не спорю, но не ставить же ее во главу угла, как исключительное средство спасения. Нет, йогу изучать следует как историю и сравнительную культурологию.
Занимательна метафизика дзю-дзюцу, она корнями уходит в дзен. Если во Фриско есть секция дзю-дзюцу — вступай [245]. Занятия им очень полезны, одни из лучших, потому что основаны на принципе расслабления, не напряжения. О Кейси разузнать прямо не терпится, и сведения искать я буду, только позже.
Опухоль в лодыжке не проходит. Врач говорит, двигаться свободно какое-то время я не смогу, а может, не смогу до конца жизни. Все потому, что инфекцию запустили, хотя от нее и от ревматизма избавиться вроде удалось. Предлагаешь лекарства прислать? Вот спасибо, но в Танжере с этим дело обстоит хорошо. (Не то что в Греции. Там, говорит Кики, даже самое распространенное лекарство трудно достать.) Скармливаешь врачу симптомы, и он выдает все возможные причины, могущие их вызвать. Например, доктор Пероне даже не подозревал о ревматизме: симптомы почти не просматривались. Теперь вспоминаю: суставы уже тогда побаливали.
Я написал Керуаку, попросил дать адреса его парижских знакомых. Если даст, отправлюсь во Францию в ближайшие две недели; наверное, кораблем до Марселя (оставив за бортом Испанию). Танжер меня никак не вдохновляет, здесь почти нет писателей. Те, кто есть — почти все друзья Боулза, которые дел со мной иметь не хотят. Видимо, сам Боулз избегает меня, наркомана [246]. Не хочет проблем с таможней и властями вообще. Точно не знаю, однако Танжер — маленький городишко, и Боулз избегает меня откровенно. Он, Брайон Гайсин, этот художник, да и вся их тусовка. Короче, танжерская интеллигенция прекратила общаться со мной. […]
[Письмо не закончено.]
ДЖЕКУ КЕРУАКУ
[Танжер
18 августа 1954 г.]
Дорогой Джек!
Спасибо, что назвал адреса своих парижских знакомых, уже отписался Бобу Берфорду [247], спросил, можно ли его навестить. Ответа нет. Возможно, он по тому адресу и не живет вовсе, однако и в Европе, и в Танжере меня как-то холодно принимают. Боулз при первой встрече не проявил никакой теплоты, теперь и вовсе прячется. (Он здесь живет знает, кто я. Значит, прячется сознательно.) Танжер — город аленький, но Боулз, забыв обо мне, приглашает на чай самых жутких гомиков. Отсюда вывод: не приглашают меня злонамеренно. Похоже, Боулз боится проблем, типа его увяжут со мной и тут же — с наркотиками. Ну конечно, Теннеси Уильяме и [Трумэн] Капоте у него в друзьях, а я, разумеется, не могу пообщаться с ними, когда они сюда приезжают. Сейчас я полон решимости ехать домой, но билетов нет до октября Вообще никаких. Мне помогают несколько турагентов, однако дело по-прежнему плохо. Я-то думал поехать с тобой во Фриско, пересечься там с Алленом и Нилом, поработать на железной дороге, скопить бабосов и смотаться в джунгли Южной Америки. Теперь уже как только — так сразу.
Кики всерьез вознамерился отучить меня от наркотиков и забрал всю одежду. Один хороший врач (беглый жид из Германии) прописал кое-какие колеса для снятия ломки. Надеюсь, поможет. Когда накроет абстяг, Кики придется подмывать меня, ведь в штаны (хотя штанов-то, как нарочно, и нет) хлынут говно и ссанина… Одна радость — на кумарах, бывает, так скрутит, что аж кончаешь, без секса. И не один раз: может не отпустить, пока, как пацан, не салютуешь трижды, а то и четырежды.
Жалко, сил нет выйти на улицу и отыскать себе «объект любви», как говорят аналитики. (То есть начисто пропадает желание трахаться, когда слезаешь с наркотиков.) Фу, преснотень! Прикинь, если скажу: «Вчера нашел себе милый «объект»». Я ревную Кики — его осаждают похотливые гомосеки, а меня опутали сети Майи [248]. Кики — милый мальчик, с ним так приятно валяться в постели, покуривать травку и спать, заниматься любовью, позабыв обо всем, ласкать руками его стройное, крепкое тельце, дремать, обнявшись, прижимаясь плотно друг к другу, погружаясь в сладостный сон жарким полднем в прохладе комнаты, в сон столь отличный от прочих; приходят сумерки, и я, отдавшись чувству невесомости, упиваюсь дремой и близостью молоденького тельца Кики; как сладко незаметно погружаться вместе в сон, сплетая ноги, обвивая руками тела друг друга и потираясь бедрами, когда члены напрягаются и тянутся к горячей плоти.
Джек, на твоем месте я бы дважды подумал, прежде чем полностью отказаться от секса [249]. Секс — самый главный кайф в жизни, основной, от природы! И если тебе хорошо, как только может быть хорошо после траха, это ведь хорошо! К чему литературный брак а-ля Гертруда Стайн и Хемингуэй? Хм, до меня дошло: Боулз не педик-ханжа, не чистоплюй и не боится наркотиков. Он сам замешан в каких-нибудь аферах — как и многие честные жители Танжера — и просто не хочет, чтобы кто-то левый привел к нему в притон хвост. Понятно, отчего он боится меня с моей-то репутацией. Сразу видно, когда торговец валютой прокручивает (даже слегка) незаконные махинации: он как прокаженного сторонится всякого, к чьей одежде пристали мельчайшие частички дурмана. И если я прав, то Боулз записал меня в наркоторговцы, хотя от них я, в нынешнем-то состоянии, честно стараюсь держаться подальше. Нет ни времени, ни желания заниматься делами, связанными с риском, какой я на себя больше брать не хочу. Вдруг они помешают моим исследованиям и писательству (они-то интересуют меня по-настоящему!). Вообще о криминале слышать ничего не хочу, если только всем нам не придется перебраться в подполье.
Не могу отделаться от чувства, что с совершенным целомудрием ты дал маху. К тому же мастурбация ни фига не про целомудрие, это лишь суррогат секса, никак не способ решения проблемы. Ты знаешь, я изучал и практиковал буддизм (в своей галопической манере, естественно) и пришел к заключению: вовсе не претендуя на сан просветленного, но хотя бы того, кто отправился в странствие без должного инструментария и знаний (как обычно, ведь и по Южной Америке я так путешествовал), совершая все возможные ошибки и подвергаясь всем существующим опасностям, теряя ход и направление, поднимаясь над всем** тропами на голые вершины гор, где до мозга костей продирает холод поднебесных ветров, я спрашивал себя: «Что я, сломленный чудак, здесь делаю?» Пивнушный евангелист, черпающий знания по теософии в общественной библиотеке (старый оловянный сундук в моей нищей квартирке на Ист-Сайде полнился листками с заметками), воображающий себя тайным диктатором мира, телепатически связанным с тибетскими ламами… Разве мог я узреть беспощадные, холодные факты, сидя зимней ночью в кафешке под вывеской, сияющей белым светом операционной «НЕ КУРИТЬ»? Могли я тогда узреть факты и себя будущего, старика, оставившего за плечами вслепую потраченные годы и видящего путь впереди, благодаря познанию Фактов? Увидеть, как сундук с заметками пропадает под грудой хлама на свалке Генри-стрит?
