Местность под названием Сан-Джованни, где находился монастырь, представляла собой пустынное пространство возле горы Гарган. С появлением падре Пио там быстро возникли маленькие гостиницы, ларьки, в которых продавалась всякая всячина, и прежде всего портреты целителя. Мы остановились в одной из этих маленьких гостиниц. Комната, выбеленная известкой, была обставлена довольно скудно — две узкие кровати, два стула и стол. На стене висело распятие. Я отправилась к падре Агостино. Он прочел письмо и назначил Александру встречу на следующий день. Нужно было прийти к пяти часам утра, когда падре Пио служил мессу.
Костел был переполнен. Под ногами крутились дети. Итальянцы перешептывались между собой. К ступенькам алтаря приник паренек, на которого мы еще вчера обратили внимание. Он шел по улице и распевал непонятные нам песни. Парень приехал не то из Англии, не то из Америки. В нем чувствовалась какая-то особая пылкость. Было непонятно, что терзает эту молодую душу. Падре Пио начал службу, отгоняя назойливых мух руками в окровавленных волосяных рукавицах. Похоже, что их жесткие волосы постоянно царапали кровоточащие ранки, и падре регулярно смазывал их йодом. Когда юноша, преклонивший колени на ступенях алтаря, придвинулся ближе к падре, тот грубо оттолкнул его ногой.
После завершения мессы падре Агостино проводил Александра в монастырскую келью падре Пио. «Чудотворец» с ходу начал расспрашивать его о большевиках в Польше. Падре Агостино выступал в роли переводчика. Потом падре Пио дотронулся руками до больных мест и… попрощался. Падре Агостино должен был назначить время новой встречи в костеле, во время которой Александру предстояло исповедаться. И, хотя падре Пио разговаривал только на каком-то сицилийском диалекте, ходили слухи, что понимает он все языки!
В нашей гостинице остановилась семья с маленькой дочкой, у которой были парализованы ноги. Кроме родителей с ней приехали и бабушка с дедушкой. Я наблюдала, с каким трепетным чувством, с какой верой ожидали они встречи со «святым», какие надежды на него возлагали. После полудня в монастырских сенях падре Пио должен был раздавать благословение всем страждущим. Мы тоже пришли. Возле нас стояла эта семья со своим несчастным ребенком, который не мог ходить. Девочка, видимо, была тяжелой. Во всяком случае, мать с большим трудом удерживала ее на руках. Огромная толпа напряженно ожидала появления «чудотворца». Вскоре появился падре Пио. Самодовольный и грубоватый, он похлопывал по плечам теснивших друг друга женщин, пытавшихся поцеловать его руку. Когда же к «целителю» приблизилась наша соседка и, упав на колени, протянула к нему больную девчушку, падре едва взглянул на женщину и автоматическим жестом начертил в воздухе крест над обездвиженным ребенком. Затем он прошествовал дальше, шутя и продолжая похлопывать по плечам женщин, страстно припадающих к его рукам и стремящихся коснуться губами окровавленных рукавиц.
Я была возмущена. В какую-то секунду наши взгляды пересеклись. И он, кажется, учуял во мне нечто похожее на ненависть. Падре Пио произвел на меня впечатление недоброго, примитивного человека. В его усмешке пряталась хитрость.
Окружающие падре монахи, откормленные, с брюшками, казались более добродушными, но и они упивались своей властью над измученной толпой. Популярности падре Пио немало способствовала и больница, построенная на деньги его американских приверженцев. Мы с Александром побывали там. Повсюду холодный мрамор. Ни единого цветка, ни одного зеленого листика. Лежали здесь люди, приехавшие издалека. Мы спросили у сестры, как часто падре Пио заходит сюда. Оказалось, что он вообще здесь не бывает, но это не имеет никакого значения, так как дух его постоянно с больными. Нам даже рассказали о телесном раздвоении падре и том, что здесь всегда ощутимо его присутствие.
На следующий день Александр явился в костел на исповедь. Прежде всего падре Пио спросил, когда он последний раз исповедовался. На это муж правдиво ответил, что до нынешнего дня — никогда. Тут падре, вероятно, показалось, что разверзлось пекло и перед ним предстал сатана в облике Александра. Святой отец начал отмахиваться от Вата и попросту выгнал его из костела.
Я ждала мужа в гостиничном номере. Ват вернулся совершенно обессиленный, разбитый, равнодушный ко всему и смирившийся с нереальностью выздоровления. Молча лег на кровать. А когда рассказал о том, как прошла «аудиенция», меня охватило бешенство. Я выбежала на улицу. Стоял погожий день. Небо было чистым, безоблачным. В отчаянии я протянула руки к небу и почти в голос крикнула, обращаясь к Богу: «Если Ты существуешь, пусть меня поразит гром!» И гром грянул. Сначала я услышала его раскат, а потом ощутила запах серы. Запах проникал в нос, словно убеждая в том, что все это не галлюцинация. Мне очень хотелось спросить у первого встречного, не слышал ли он грома, но я не смогла из-за незнания итальянского. Потрясенная только что пережитым, я побежала в монастырь и привела к Александру падре Агостино, который попытался успокоить его, сказав, что не все в мире зависит от падре Пио, что надо всем Бог. В этих его словах явно звучало сомнение по отношению к «святому».
Нам не оставалось ничего другого, кроме как упаковать вещи и вернуться в Таормину. Александру — с утратой призрачной надежды на улучшение, мне — со странными воспоминаниями о запахе серы. По дороге мы говорили исключительно о благоухании фиалок и лилий, услаждавших обоняние падре Пио. А из окна автобуса видели рабочих, выравнивающих дорогу. Выглядели они голодными и истощенными.
Это был единственный случай, когда Ват попытался поверить в чудо. Но, к сожалению, ничто не смогло облегчить его страданий. Никогда больше мы не вспоминали об этой поездке.
Зато невозможно было забыть Рим и Иньяцио Силоне, которого мы там навещали. Александр испытывал к нему самые теплые чувства. В их судьбах оказалось много общего, они даже родились в один и тот же день 1900 года. У Иньяцио была очень красивая жена. Кажется, ирландка по происхождению. В их доме мы впервые встретились с голландской писательницей Якобой ван Вельде. Ее книгу «Большой зал» я потом перевела на польский. Там же состоялось знакомство с вдовой красного венгерского президента графа Михая Каройи[46]. Она тогда хотела создать в своих владениях в Венеции фонд его имени.
Помню, как через год или два, в очередной раз приехав в Венецию, мы пошли ее навестить. Дома хозяйки не оказалось. Гуляя по близлежащим окрестностям, мы наткнулись на несколько маленьких деревянных домиков. Оказалось, что они принадлежат фонду. Сюда на лето приезжали художники и писатели. Домики эти действительно были сугубо летние. Сейчас была зима, но перед одним из этих строений стоял мужчина средних лет и подавал нам знаки, приглашая подойти поближе. От него мы узнали, что графиня на некоторое время уехала. Он же, несмотря на холод, должен оставаться здесь, в своем домике, так как больше ему некуда деваться. Это был талантливый художник, румын. Он разговаривал с нами весьма темпераментно. Вместе с ним мы вошли в домик, где было сыро и очень зябко. Его жена пыталась согреться возле маленькой печурки. Мы пригласили их в пансионат, чтобы они немного отдышались в тепле и выпили горячего чаю.
