Лужков жутко любит анекдоты. Любит смеяться и любит рассказывать сам. Получается это у него здорово. Рассказывает умело. Я бы сказал — театрально: жестикулирует, помогая всей мимикой лица, подбирает интонации и слова, придавая своим фразам особую динамику и энергию. Анекдоты он любит рассказывать с картинками, чтобы в воображении слушателей возникало соответствующее изображение.
Юрий Михайлович — человек общительный и очень простой. Когда играет дома в бильярд, входит в азарт.
Как только все поднимаются после застолья, дети уходят к себе, а женщины устраивают свою компанию, мужчины отправляются в бильярдную. Лужков играет нельзя сказать, чтобы профессионально, но очень увлеченно. И очень огорчается, когда проигрывает. Я, конечно, для него не партнер, потому что играю совсем примитивно.
Еще, бывая на отдыхе, на удивление любит преферанс. Тут он так расслабляется, что забывает и о возрасте, и о своем положении: ни дать ни взять — вылитый картежник! Но вот что изумляет: если рядом находятся женщины или дети, я никогда не слышал, чтобы он нецензурно выругался или сказал грубое слово. Это сдерживает и всех остальных, кто не прочь ввернуть острое словцо при любых обстоятельствах. Иное дело — в мужских компаниях и, особенно при исполнении служебных обязанностей, когда кто-то из подчиненных срывает какие-то договоренности. Тут уж Лужков становится суров и настолько, что слов не выбирает. Вместе с тем не помню случая, чтобы эти суровые слова кого-то обижали. Если это мат, то мат — не оскорбительный, деловой мат, т. е. если Лужков говорит какое-то плохое слово, то оно в полной мере соответствует тому плохому делу, которое сделал нерадивый работник. И говорится это Лужковым не с бухты-барахты, а только после того, как он во всем разберется. Зато потом, если уж врежет, так врежет. Чего же тут обижаться, если заработал?!
Лужков — личность уникальная, и уникальная во всем. Второй такой личности сегодня я не знаю, хотя хорошо знаком со многими выдающимися людьми. Коротко говоря, Лужков — по-настоящему великий человек!
В чем его уникальность? Прежде всего — в мышлении. Его книга «Паркинсон» потрясает меня. Это же профессиональный роман политического и хозяйственного деятеля. Или недавнее экономическое исследование о современном развитии капитализма в России. Кто читал это исследование, вряд ли скажет, что ее написал кто-то вместо Лужкова. Почему? Да потому что в нем на каждой странице чувствуется лужковский слог, неподдельный лужковский стиль разговора. Я допускаю, что имело место профессиональное редактирование, но главные-то, опорные выражения — явно лужковские! Лужковскую манеру мышления можно спародировать, но подделать ее нельзя!
Говоря это, я вспоминаю его выступления пятнадцатилетней давности и сравниваю с тем, как он выступает сейчас. Он был ярким речевиком, а стал потрясающим оратором, у которого не только запоминающиеся обороты речи, но и встряхивающие откровениями слова. Его слова и манеру говорить не спутаешь ни с кем.
От его монологов дух захватывает. Так заворачивает и с такой энергией, что безразличных не остается! Не случайно то там, то здесь шепчутся: «Во! Лужок дает!» Лучше, чем Лужков, ораторов я не слышал.
То, что он говорит, часто произносится без подготовки и не по бумаге. Однако за этой постоянной готовностью сказать нечто неординарное всегда стоит то, что он не прекращает учиться, не прекращает самым серьезным образом изучать то, что происходило, происходит и может произойти. Не на все у него хватает времени, не все он постиг одинаково глубоко, но в стремлении докапываться до истины ему не откажешь. А докопается — будьте уверены! — станет следовать этой истине, так или иначе. Тут уж его не собьешь с пути истинного.
Он не стесняется исправлять свои ошибки. Я много раз наблюдал, как ему любой человек мог сделать замечание за неправильно произнесенное слово. И он не обижался, а прислушивался и оттачивал свою речь так, чтобы она звучала и правильно, и литературно.
Бывает, конечно, что Лужков на кого-то обижается. Но человек он не мстительный. Он человек быстро отходчивый. Примером тому — случай со мной, с которого я начал этот рассказ. Другой начальник больше бы не подпустил к себе, а Юрий Михайлович, наоборот, приблизил меня, предложив мне быть у него советником по культуре.
Это произошло следующим образом. Мои коллеги по искусству часто обращаются ко мне с просьбами выручить при решении того или иного вопроса. Чаще всего это квартирные вопросы, проблемы с помещениями для офисов или строительные дела. Прослышав о моих хороших отношениях с большим начальством (в данном случае с мэром Москвы), многие творческие и деловые люди просили меня обратиться с их письменными просьбами к Лужкову. И я по комсомольской привычке давал им ход…
Сославшись на комсомольские привычки, не могу не вспомнить разговор, случившийся у меня еще в советские времена с. Первым секретарем ЦК комсомола Борисом Николаевичем Пастуховым, который как-то сказал мне: «Иосиф, прекрати ты ходить с этими письмами!»
Почему, Борис Николаевич? Почему же мне не ходить, если у меня их принимают, а у авторов писем не принимают? Почему бы мне не помочь людям?
— Дело в том, что кому ты помог, тот в лучшем случае скажет тебе спасибо, а кому не помог, тот распространяет слух, что ты ему не помог, потому что он не дал тебе взятку…
— Какую взятку? — не понял я.
— У многих создается впечатление, что ты это делаешь небескорыстно, — заключил Пастухов.
Но даже после такого разговора я не перестал ходатайствовать за других. И вот однажды, когда я пришел к Лужкову с очередной просьбой, Юрий Михайлович вдруг говорит мне: «Слушай, Иосиф, ты уже достал меня со своими письмами. Ну, сколько можно таскать их?» Он был по-своему прав, потому что не было ни одного известного артиста (скажем, Леонтьев, Пугачева, Евдокимов и т. д.), который бы не обращался через меня к мэру по квартирным вопросам. Я должен был дать мэру исчерпывающий ответ. И я сказал: «Мне очень жаль, Юрий Михайлович, что это действительно так. Но все дело в том, что мои коллеги и просто творческие работники знают о наших хороших отношениях, а я не могу делать вид, что это не так, и, как только можно, отбрыкиваться от их действительно „больных вопросов“».
— Я тебя понимаю, — говорит Лужков. — Но пойми и ты меня: каждый раз ты приходишь ко мне с папкой писем… А на каком основании? Давай тогда мы назначим тебя хотя бы советником мэра по культуре?
— Давайте! — согласился я.
Поначалу, получив надлежащее удостоверение, я думал, что все это формально. Однако Лужков повернул дело так, что я получил не только официальное право просить за других, но и набор обязанностей, предполагавших мою ответственность за решение культурных задач, которые ложились на плечи Москвы… Чем не мудрый ход дальновидного человека, своевременно и правильно решившего, что Москве помогать людям искусства необходимо, но и людям искусства необходимо помогать Москве?!
