Несмотря на раннюю весну и жару, на нелюбимый театр, все-таки пьеса дала более десяти полных сборов. Все превращения и явления были сделаны не по балетному, а с точки зрения больной умирающей бедной девочки, видевшей ангелов с крыльями и серебряный гроб на детских картинках. Все были удивлены простотою эффектов. Главач написал премило ноты для музыки, и с Корделясом они чудесно ее провели.
Это зажгло старика Суворина. Я уступил ему место председателя кружка. После долгих переговоров, пререканий, только в середине июня подписали условие с арендою на зиму Малого театра, что на Фонтанке. Я заказал декорации Аллегри. По моему эскизу он написал с Ламбиным передний занавес: развалины античного храма. Все заросло цветами и плющем; разбитый Аполлон валяется среди роз. Пред храмом поставлен новый жертвенник, и молодой огонек зажегся на нем. Золотые лучи утренней зари играют на колоннах и архитраве. На жертвеннике надпись: "1895 год". Даль затянута предутренним туманом. [Эскиз мой этого занавеса передан мною в музей драмы. Самый занавес провисел до осени 1901 года, когда он сгорел при пожаре Малого театра.]
Я думал, что наше новое дело до некоторой степени поведет театр в желанном направлении. Увы! это были одни мечты. Н.Ф. Сазонов рекомендовал Суворину в режиссеры Е.П. Карпова, человека горячего, исполнительного. В эпоху 1895 года он поклонялся пятидесятым годам и ставил на первом плане Островского.
Суворин боялся пуще всего волнений и ненужных эмоций. Поэтому он сбежал к дню открытия театра за границу. Я упрекал его в измене первоначальным нашим договорам, не делать все тяп да ляп, а истово, не торопясь, вдумчиво. Все мои замыслы разлетелись прахом.
Вот репертуарный отчет первой недели: 17 сентября — "Гроза", "Весною" — 1186 р. 03 к.; 18 сентября — "Нора", "С места в карьер" — 625 р. 77 к.; 19 сентября — "Трудовой хлеб", "Искорка" — 266 р. 56 к.; 20 сентября — "Гроза", "С места в карьер" — 225 р. 99 к.; 21 сентября — "Нора", "С места в карьер" " 610 р. 59 к.; 22 сентября — "Трудовой хлеб", "Искорка" -254 р. 15 к.
Затем шли "Самоуправцы", давшие на первое представление — 320 р. 91 к., а на четвертое представление — 189 р. 90 к.
Того ли ожидал я, на это ли рассчитывал?
Спасла дело "Власть тьмы". — Она была запрещена цензурой [60]. Когда я неожиданно стал надоедать с ней начальнику по делам печати Феоктистову, он морщился, карежился и кисло мне замечал:
— Что вы пристали к этой мерзости? Охота вам!
Наконец, по идее старшего драматического цензора Литвинова — кстати сказать, очень милого и благожелательного человека — Суворин набрал и отпечатал издание "Власти тьмы" с пропуском всего того, что считал Феоктистов нецензурным. Таким образом его прижали к стене: им самим было одобрено к сцене все остальное. У нас закипела работа. Закипела она и в Александрийском театре, где пьесу Толстого решили тоже ставить и где вся обстановка была приготовлена еще пять лет назад. Но Феоктистов вдруг одумался. Он снова прислал запрещение — и наши репетиции прекратились.
В один прекрасный день в афишах было объявлено, что пьеса все-таки идет в бенефис Васильевой 18 октября в Александрийском театре. Суворин хитро посмотрел через очки и решил:
— А у нас пойдет двумя днями раньше: 16-го.
Когда Феоктистов увидел "Власть тьмы" на репертуаре вопреки его запрещению, он кинулся к телефону, соединился с Всеволожским и с пеной у рта спросил:
— Кто позволил поставить на репетицию "Власть тьмы"? Всеволожский радостно всхлипнул и отвечал с почтением, как и подобает истому царедворцу:
— Государь император.
Феоктистов повесил трубку и вскоре ушел со службы.
Так —
Важен, толст, как частный пристав,
Пал великий Феоктистов
С двухаршинной высоты!
[Алмазов "Похороны "Русской Речи"" (1862 г.)].
Надо сказать правду, в Малом театре "Власть тьмы" шла куда лучше, чем в Александрийском. Карпов хорошо умел ставить именно такие пьесы. Да и труппа подобралась подходящая. Никита — Судьбинин был превосходен, куда лучше Сазонова, игравшего мелкого апраксинца, а не мужика; Михайлов, конечно, по таланту значительно уступал Давыдову, но по внешности его Аким куда был лучше Давыдовского, уж чрезмерно раздобревшего. Варламов (Митрич) был много слабее Красовского; нечего и говорить насколько Стрепетова была лучше Стрельской в роли Матрены. Стрепетову специально на эту роль и пригласили в наш театр. Ездил и приглашал я, и мы условились по сто рублей за выход. Одна Савина — Акулина была бесконечно выше молодой и хорошенькой Никитиной. Савина не пожалела себя и вышла не ряженой крестьянкой, как прочие исполнительницы "Власти", а опаленной солнцем глухой дурой, — да Трефилова — будущая танцовщица — была очень мила в роли Анютки.
Если бы Суворин был опытный антрепренер, он бы открыл абонементную запись на "Власть тьмы" и давал ее пять раз в неделю.
А между тем "Власть тьмы" дана была до нового года в течение двух с половиною месяцев — всего двадцать один раз. В большом перерыве представлений был виноват Михайлов, который внезапно запил. Он был спившийся помещик из обруселых немцев. Первые восемь представлений дали восемь аншлагов. Полный сбор театра был около 1450 р.
Как яркую картину сборов и требований публики представляют такие сборы: 12 ноября (воскресенье) утро — "Трудовой хлеб" — 40 р. 50 к.; вечером — "Ганнеле" и "Свои собаки" — 1028 р. 31 к.; 3 декабря (воскресенье) утро — "Власть тьмы" — 1176 р. 81 к.; вечер — "Гроза" — 121 р. 61 к.; 31 декабря — "Около денег" драма Потехина со Стрепето-вой — 175 р. 37 к.
В январе Яворская [61] в свой бенефис поставила "Принцессу Грёзу" Ростана. Она, конечно, видела исполнение этой пьесы Сарой Бернар и по мере сил старалась ее копировать. Что Бернар была далеко не гений, — это несомненно. Ее костлявая худоба к 50 годам исчезла и сменилась тем ожирением форм, к каким в этом возрасте особенно склонны француженки и еврейки. У Сары был чарующий голос, — она сохранила его до самой смерти. Так что Тургенев говорил Савиной:
— Кабы вам голос Бернар, — вы покорили бы мир.
У Яворской был скрипучий и хриплый голос. Переходов никаких она дать не могла, талант у ней был не из крупных, но она умела завладевать вниманием публики. Пять лет мне довелось служить с ней — и не было ни одной роли, которой бы она меня захватила. На самостоятельное творчество она была совершенно неспособна. Когда я ставил "Сирано" и "Памелу" Сарду, — она не видала оригиналов, — и потому от роли у нее ничего не осталось. В "Sans-Gene" она копировала Режан, в "Маргарите Готье" — Бернар; — этими двумя ролями она составила себе репутацию в театре Корша. Но из Раутенделейн Гауптмана (в "Потонувшем Колоколе") у нее ничего не вышло: были одни потуги на создание образа, а самого образа не было.
