Успешные хлопоты французского посла стоили ему двух покушений на его жизнь, устроенных, по всей вероятности, Лейстером, который исчерпал другие аргументы. Кажется, впервые намерения Елизаветы испугали его, и он принял ее брачные планы всерьез. Граф не мог смириться с мыслью, что в один прекрасный момент он навсегда потеряет королеву, в глазах всего света — его возлюбленную (относительно того, так ли это было на самом деле, и у современников, и у историков всегда оставались сомнения). Но ревнивые муки графа были не более чем тщеславием, ибо он уже давно не пользовался ее прежним безграничным расположением и, более того, тайно женился на Летиции Ноллис, дочери Фрэнсиса Ноллиса — его коллеги по Тайному совету. Тем не менее, видя успехи Симьера, Лейстер изобразил безутешного покинутого возлюбленного, слег в постель, и королева, как обычно, поспешила к больному. В этот момент Обезьяна — Симьер нанес ответный удар. Француз обошелся без наемных убийц, он просто раскрыл королеве страшную тайну Лейстера.
Увядающая женщина была сражена известием о том, что ее Робин, старая любовь и старый друг, в чью преданность она безраздельно верила, сознательно обманывал ее. Для королевы не были секретом его прежние интрижки с придворными дамами и даже то, что одна из них, леди Шеффилд, родила от него ребенка. Если бы он пришел к ней и объявил о своем намерении жениться, она бы обрушила на его голову громы и молнии, возможно, посадила бы на время в Тауэр, но потом обязательно простила бы, как всегда прощала своего Медведя. Но он малодушно скрывал свой брак, чтобы не лишиться почестей и денег, конечно же денег! Более того, наслаждаясь семейной жизнью, он препятствовал тем не менее ее замужеству. Королева была вне себя. Лейстера отправили под домашний арест (хотя первая мысль Елизаветы все же была о Тауэре). Летиции Ноллис отказали от двора. У обиженного графа имелся свой счет к Елизавете, он писал: «Я потратил и молодость, и свободу, и все мое состояние на нее…» Но не неверность, а его малодушная ложь перечеркнули все это в глазах королевы. Прошло немало времени, прежде чем она простила его.
Пока же это неожиданное потрясение подтолкнуло ее в объятия Алансона. Он прибыл в Англию на смотрины летом 1579 года, наименее щепетильный из ее поклонников, готовый на все ради короны и денег; ей же было угодно называть его «самым постоянным и преданным». Алансон провел в Гринвиче две недели среди балов и развлечений. Весь двор, включая дипломатов, делал вид, что не узнает таинственного гостя королевы. Она шутливо называла герцога своим Лягушонком, но ни от кого не укрылось, что он произвел на Елизавету благоприятное впечатление и, как принц-лягушонок в сказке, мог в один прекрасный миг превратиться в их короля. В знак своей любви перед расставанием он преподнес Елизавете подарок, свидетельствующий о его чувстве юмора и изрядной самоиронии, которые она так ценила: золотой цветок, в сердцевине которого сидел зеленый лягушонок со спрятанным внутри миниатюрным портретом самого герцога.
Потерявшей веру в друзей и прежних поклонников, утратившей душевное равновесие, Елизавете порой всерьез казалось, что их брак с Алансоном может состояться и принести ей если не счастье, то хотя бы какое-то удовлетворение. Он умел ухаживать и всегда казался женщинам привлекательным. Королева по-прежнему не была влюблена в него. Раздумывая о браке, Елизавета терзалась мучительными сомнениями, сможет ли она в столь зрелом возрасте родить ребенка, ради которого и затевался весь этот фарс. Фрейлины, подстрекаемые Лейстером, пугали ее опасностью родов в ее годы; доктора, приглашенные Сесилом, который одобрял брак, дружно убеждали, что у нее прекрасные шансы стать матерью. Слухи о том, что Елизавета неспособна к деторождению, ползли за ней, как шлейф, всю жизнь, с самой молодости, хотя придворные врачи всегда энергично опровергали их. Возникновение этих слухов, по-видимому, следует приписать бесплодным попыткам досужих умов найти доступное им объяснение ее странной приверженности девичеству. В 1579 году, подытожив мнения докторов, Уильям Сесил, лорд Берли, писал: «Ее физическое строение не имеет таких недостатков, как слишком маленькие или слишком большие размеры, болезни или отсутствие естественных функций в той сфере, которая относится к способности иметь детей, напротив (и это важно), по мнению врачей, знающих ее состояние в этой области, и женщин, лучше всего знакомых с организмом Ее Величества, следует указать на ее способность иметь детей даже сейчас».
К весне 1579 года Елизавета на время утвердилась в мысли, что хочет немедленно выйти замуж и иметь детей. Но как поразительно изменилось за это время отношение подданных к ее браку! Взгляды тех, кто прежде умолял ее выйти замуж за кого угодно — католика ли, протестанта ли, тех, кто был готов подчиниться любому ее выбору, терпя от нее выговоры и выволочки за стремление видеть в ней обыкновенную женщину, разительно переменились. Быстрое «политическое самообразование» нации за последнее десятилетие не позволяло им смириться с государем-католиком, да еще французом из клана убийц, устроивших резню в ночь святого Варфоломея. Привыкшие к риторике своей королевы, которая так часто уверяла их, что благо подданных — главная ее цель, они хотели, чтобы теперь она поступила в соответствии с их интересами, а не ее личными планами. Ее капризное дитя, ее любимый народ, потребовало жертвы именно в тот момент, когда поддержка нужна была ей самой. К ней взывали все — советники, аристократы, духовенство, простонародье, с трогательным единодушием ополчившиеся против француза. Не страшась неминуемой опалы, Филипп Сидни писал королеве, что такой консорт, как Алансон, «сильно уменьшит любовь, которую истинные верующие так долго к ней питали». Молодой поэт сумел найти сильные и убедительные слова, взывая к государыне. Говорили, что Елизавета плакала, читая послание благородного юноши. Она не наказала его за дерзкие советы, но дала понять, что на время не желает видеть его при дворе, и, к счастью для себя и английской литературы, он удалился в деревню писать сонеты. С другими доброжелателями королева обошлась более сурово.
Некий Джон Стэббс, убежденный протестант, написал трактат против французского брака Елизаветы, называл Алансона воплощением ветхозаветного Дьявола, который в образе змеи искушает непорочную Еву Англии, Антихристом, посягнувшим на корону и задумавшим погубить «коронованную нимфу». В тех же выражениях запричитали с кафедр и протестантские проповедники. Но нежная «нимфа» вдруг обернулась разъяренной львицей. Она металась, не в силах принять решение, и в раздражении раздавала удары направо и налево. Стэббс, его издатель и печатник были схвачены и приговорены к отсечению правой руки. Королева помиловала лишь печатника. Двое других верных подданных лишились рук при большом стечении народа, что не прибавило симпатий к французам. Один из страдальцев прокричал: «Боже, храни королеву!», второй — подняв над собой окровавленный обрубок, сказал просто: «Здесь я оставил руку истинного англичанина».
