Итак, они приезжают в Ниццу. Роману тринадцать лет. Ему надо учиться, но денег нет ни копейки. Единственное, что есть – знание матерью французского языка. Однако этого одного явно недостаточно, чтобы выжить. И мать до самой своей смерти (она умерла через тринадцать лет) одна, без какой бы то ни было мужской поддержки, отважно и мужественно боролась за существование. Боролась, чтобы заработать на квартиру, на одежду, на еду. Вот свидетельство самого Романа, чем занималась мать в Ницце, на этом фешенебельном курорте, куда съезжались аристократы, богачи, кинозвезды со всего света – просаживать деньги, отдыхать, кутить, играть в казино.
«С утра она работала педикюршей в дамской парикмахерской, а днем оказывала те же услуги породистым собакам в заведении на улице Виктуар. Позже мать торговала бижутерией на комиссионных началах в киосках дорогих отелей: предлагала фамильные, в кавычках, драгоценности, ходя из отеля в отель, из дома в дом; она была совладелицей овощного прилавка на рынке Буффа, а также конторы по продаже недвижимого имущества, ей принадлежала четверть такси. Короче, я никогда ни в чем не нуждался. В полдень меня всегда ждал бифштекс, и никто в Ницце никогда не видел меня плохо одетым или обутым».
Однажды случилась грустная история. Роман вернулся из лицея. На столе его ждал роскошный бифштекс. Он с аппетитом ел, а мать при этом говорила: «Ты знаешь, я мясо не люблю. Я ем только овощи и фрукты, терпеть не могу мясо!» А после обеда он зашел на кухню и вдруг увидел, как мать, сидя на табуретке, вытирает хлебной коркой сковородку, на которой только что жарила мясо, и с жадностью поедает этот хлеб. И он понял, чего стоили ее заверения. Мальчик разрыдался и выбежал на улицу.
Мы знаем, мать воспитывала Романа рыцарем. Как-то один грязный, жирный одесский торговец сказал о Нине, что, мол, она корчит из себя аристократку, а на самом деле пела в кафе-шантанах. И 14-летний мальчишка не сдержался и влепил этому взрослому мужику две звонких пощечины, за что заслужил репутацию уличного хулигана. После этого трусливый торговец заявил: «Что вы хотите от отпрыска шарлатанки и проходимца?!»
Всю жизнь Романа Гари мучил комплекс безотцовщины. Он так и не знал, кто его отец. Легенда, что у матери был роман с Мозжухиным, дошла до его ушей значительно позже. И все-таки какой-то таинственный благодетель у матери был. Когда уж совсем становилось скверно, когда «костлявая рука голода» приближалась вплотную, мать садилась и писала кому-то письмо, вкладывая в конверт фото Романа. И вдруг приходили денежные переводы, благодаря чему Нина Борисовская могла как-то свести концы с концами, пока к ней снова не возвращалась финансовая удача.
Наконец матери повезло. Она устраивается управляющей в небольшой отель «Мермон». В этой должности она проработала до конца своих дней. Так что, какое-то материальное положение – стабильной бедности – наконец-то образовалось. Постояльцев отеля надо было кормить. Вот как Гари описывает ежедневные походы матери на рынок:
«Мама вставала в шесть часов утра, выкуривала три или четыре сигареты, выпивала стакан чаю, одевалась, брала трость и отправлялась на рынок Буффа, где она, бесспорно, царила… Это было средоточие разнообразных акцентов, запахов и цветов, где отборные ругательства парили над эскалопами, отбивными, луком-пореем и глазами заснувшей рыбы и где каким-то чудом, присущим только Средиземноморью, вдруг неожиданно возникали огромные букеты гвоздик и мимозы.
Мать ощупывала эскалоп, оценивала спелость дыни, с презрением отшвыривала кусок говядины, который мягко, с обиженным стоном шлепался на мрамор, тыкала своей тростью в сторону салата, который продавец немедленно бросался защищать всем телом, в отчаянии бормоча: «Прошу вас не трогать товар!», нюхала сыр бри, совала палец в мягкий камамбер и пробовала, причем она так подносила к своему носу сыр, филе, рыбу, что повергала в отчаяние смертельно бледных торговцев, и когда наконец, презрительно отбросив товар, она удалялась с высоко поднятой головой, то их возгласы, проклятия, брань и возмущенные крики сливались в единый старинный хор Средиземноморья… Мне кажется, что она провела на рынке Буффа лучшие минуты своей жизни… »
Роман помогал матери, исполняя функции администратора гостиницы, гида при автобусных экскурсиях, метрдотеля. Главное, он был обязан производить хорошее впечатление на клиентов – небогатых, милых, воспитанных англичан… Думаю, надо упомянуть и о первом любовном опыте подростка. Несмотря на бедность, мать наняла уборщицу Марьетт. Вот как вспоминает о своей первой женщине Роман: «Марьетт, девица с огромными лукавыми глазами, с сильными и крепкими ногами, обладала сенсационным задом, который я постоянно видел в классе вместо лица учителя математики. Это чарующее видение и приковывало мое внимание к его физиономии. Раскрыв рот, я не сводил с него глаз на протяжении всего урока, само собой, не слыша ни слова из того, что он говорил… Раздраженный голос месье Валю заставлял меня наконец вернуться на землю.
– Не понимаю! – восклицал он. – Из всех учеников вы производите впечатление самого внимательного: можно сказать, что порой вы буквально не сводите глаз с моих губ, и тем не менее вы где-то на Луне!
Это была правда.
Не мог же я объяснить этому милейшему человеку, что мне так отчетливо представлялось вместо его лица.
Короче, роль Марьетт в моей жизни возрастала – это начиналось с утра и длилось более-менее целый день. Когда эта средиземноморская богиня появлялась на горизонте, мое сердце галопом неслось ей навстречу, и я замирал на кровати от избытка чувств. Наконец я понял, что и Марьетт наблюдала за мной с некоторым любопытством. Она часто оборачивалась ко мне, уперев руки в бока, мечтательно улыбалась, пристально глядя на меня, вздыхала, качала головой и однажды сказала:
– Конечно же, ваша мать любит вас. В ваше отсутствие она только о вас и говорит. Тут тебе и всякие приключения, ожидающие вас, и прекрасные дамы, которые будут любить вас, и пятое, и десятое… Это начинает на меня действовать…
Голос Марьетт действовал на меня необычайно. Во-первых, он не был похож на другие голоса. Казалось, что он шел не из горла. Не знаю, откуда он возникал. Во всяком случае, он не доходил до моих ушей. Все это было очень странно.
– Интересно, что же в вас такого особенного? С минуту поглядев на меня, она вздохнула и принялась тереть паркет. Оцепенев с ног до головы, я лежал как бревно. Мы молчали. Временами Марьетт поворачивала голову в мою сторону, вздыхала и опять принималась тереть паркет. У меня разрывалось сердце при виде столь страшной потери времени. Марьетт продолжала бросать на меня странные взгляды; ее женское любопытство и какая-то темная зависть были, вероятно, вызваны трогательными рассказами матери, рисовавшей ей картины моего триумфального будущего. Чудо наконец свершилось. Я до сих пор помню ее лукавое лицо, склонившееся надо мной, и чуть хриплый голос, доносившийся до меня, в то время как я парил где-то в иных мирах, в полной невесомости, а она теребила меня за щеку:
