Стоим мы во дворе консерватории, и Юдина медленно приближается, опираясь на большую палку. Все почтительно расступились. Она подошла, подняла свою палку и ткнула ею меня в грудь: «Рудик, знаете, что вы должны сделать? Вы должны инструментовать „Искусство фуги“. Все, до свидания». И ушла.
Ну… Это на меня очень подействовало. Было в Юдиной что-то сверхъестественное. Она была как пророк. Я ощутил ее слова как указание свыше.
«Искусство фуги» я, конечно, знал. Бах и Бетховен с юности составляли круг моих мечтаний и даже сновидений. Но у меня имелось обычное типографское издание, а теперь я решил добыть факсимиле.
«Искусство фуги» — прощальный шедевр Баха, в прямом средневековом значении слова. Шедевром называли лучший образец мастерства, который работник делал на собственные средства и предъявлял гильдии. Только после этого его принимали в цех и он получал право открыть собственную мастерскую. В «Искусстве фуги» Бах применил все свои знания, все композиторское мастерство. Это величайшее достижение в музыке и его личный итог, который он предъявил на пороге смерти. Это цикл, в который входят фуги простые и фуги двойные и тройные, фуги с противодвижением и фуги зеркальные, причем все они написаны на одну и ту же тему. Всего пятнадцать фуг и четыре канона. В каком-то месте музыка у Баха обрывается, и рукой его сына написано: «В этом месте фуги, где тема B-A-C-H вступает в контрсубъект, композитор скончался».
Бах работал над последней фугой, будучи почти совсем слепым. У него было слабое от природы зрение. Он никогда его не берег, писал при свете свечи, при свете луны. И когда стал уже едва видеть, решился на операцию. Делал ее какой-то заезжий хирург, сделал плохо, потом сделал повторно, в результате Бах полностью ослеп. Последнюю прелюдию — «Припадаю к трону твоему» — он диктовал.
После его смерти издали «Искусство фуги» на четырех строчках. Без намека на инструментовку. В сущности, мы не знаем, писал ли Бах «Искусство» для оркестра или для органа или клавесина. Это первый вопрос, который ставит перед нами рукопись. Я сумел добыть ее в типографском воспроизведении.
Начал оркестровать. Консультировался с Шостаковичем, советовался с Локшиным, который мог ответить на любые вопросы по контрапункту и по гармонии. Он был щедрый, но и строгий советчик, часто говорил: «Вот так не годится, поищите другое решение», — и я искал, искал, опять приходил к нему. Помню, Локшин предложил одну связку из трех нот, коротенький мотив, и сказал: «Это, правда, будет немножко отдавать Моцартом, но у Баха вы всё найдете, даже Шуберта». Так и есть.
Наконец я закончил, все соркестровал. Пришел Шостаковичу показать. Он посмотрел, потом говорит: «Ну, тут, в общем, все в порядке, в смысле инструментовки, все в порядке. Но только не вздумайте вот так вот играть без окончания». Я говорю: «А как же?» — «Вы ведь знаете, что Бах был человек очень суровый, свирепый, строгий. Я себе хорошо представляю, как он был бы возмущен, что вы играете его произведение без окончания. И как он мог бы сказать: не умеете закончить — не играйте».
До меня всегда играли без окончания. Доходили до последней ноты, написанной Бахом, и останавливались. Вова, мой сын, после одной репетиции, на которой он был, говорит: «Папа, я думал, у вас гобой сломался, поэтому вы перестали играть».
— То есть, Дмитрий Дмитриевич, если я правильно вас понял, я должен сейчас пойти домой, засучить рукава и сочинить окончание?
Он сказал: «Вот именно».
Я приехал домой и в тот же вечер принялся за работу.
Что значит «закончить фугу»? К моменту, когда у Баха она обрывается, музыка идет уже минут пятнадцать, даже больше. И по логике развития фуги я чувствую, что должно быть дальше. Это вопрос знания, интуиции и вкуса. Года два прошло, пока я это окончание сочинил. Позвонил Шостаковичу. «Дмитрий Дмитриевич, вы знаете, мы на репетиции записали последнюю фугу, и я хотел бы вам ее показать. Когда вам будет удобно, скажите…» — «А вы где сейчас? — так торопливо: — Вы где сейчас?» Я говорю: «В центре Москвы». — «Вы моторизированы?» — «Да, я на машине». — «Немедленно садитесь в машину и приезжайте ко мне в Жуковку, немедленно».
Я взял пленку, партитуру свою и приехал. Он встретил меня взволнованный: «Ну что, значит — закончена работа?» — «Да вот, закончена». — «Ну, пойдемте, пойдемте слушать».
В последнем контрапункте «Искусства фуги» — три темы. Первая — это чуть-чуть измененный хорал «Из бездны бед к Тебе взываю». Вторая звучит также в хорале «Все люди смертны». А третья — нотная подпись автора, B-A-C-H, которой мне хотелось непременно закончить.
И в моем продолжении возникала такая ситуация: последняя нота B-A-C-H (то есть «си») звучала одновременно с нотой «до» во второй теме, проходящей контрапунктом.
Получался ужасный диссонанс. Совершенно такой же, как пытался убрать библиотекарь из симфонии Шостаковича. Но логика развития музыки не позволяла мне этот диссонанс устранить.
Дошли до этого места, прошли его, — Шостакович вдруг говорит: «А можно вернуть обратно пленку?» — «Можно».
Я вернул обратно. Он послушал, остановил. Потом посидел-посидел: «Подождите», — говорит. А я уже приготовил бумагу, карандаш. «Подождите». Потом как-то решительно вдруг сказал: «Нет, оставьте так, как есть. Не меняйте ничего. Потому что вот так хорошо. Потому что этот страшный на первый взгляд диссонанс оправдывает себя в следующем такте. Потому что там, после этого страшного диссонанса, который создает невероятное напряжение, разрешается все в шестую ступень си-бемоль мажора. А это очень красиво, очень. Никогда не меняйте.
И кто бы вам ни советовал, а недостатка в советчиках у вас не будет, никого не слушайте никогда. Потому что так хорошо». Он повторил это раз десять — «потому что так хорошо» — и был страшно доволен.[7] «Ирина, — говорит, — у нас там в холодильнике есть четвертиночка. Сооруди нам, пожалуйста, яишенку, что-нибудь на закуску, потому что этого так оставлять нельзя, это мы обязательно должны отметить, обмыть должны обязательно».
Сели, выпиваем, за окном хлещет дождь и светит солнце. Грибной дождь. И Д. Д. говорит: «Вообще-то вы создали прецедент. Потому что до сих пор считалось, что нельзя заканчивать произведения великих мастеров, за них сочинять нельзя. Оказывается, можно. А знаете, есть еще одно сочинение, которое ждет окончания. Десятая Малера». Когда мы сыграли «Искусство фуги» в Большом зале консерватории при большом стечении публики, то Шостакович… мне очень неловко об этом рассказывать, это нескромно, но это один из счастливых моментов моей жизни, так что, пожалуйста, простите мне, что я все-таки расскажу — Шостакович после исполнения вбежал в артистическую, схватил меня за руку и стал трясти. Тряс, тряс, потом сказал: «А я убежден, что вы даже не понимаете, что вы сделали».
