- Что еще здесь происходит? - грозно спросил он Сепайлова и, не дожидаясь ответа, свалил его ударом ташура на пол.
Мы вышли вместе, и генерал приказал принести мои вещи. Он пригласил меня в свою юрту.
- Живите здесь, - сказал он. - Я даже рад этому случаю, добавил он с улыбкой, - теперь смогу полностью выговориться. Эти слова побудили меня задать вопрос: - Вы разрешите мне описать все, что я видел и слышал здесь?
Он немного подумал, прежде чем ответить:
- Дайте-ка записную книжку.
Я вручил ему блокнот с путевыми заметками, и он вписал в него следующие слова: "Только после моей смерти. Барон Унгерн".
- Но я старше вас, и поэтому уйду раньше, - возразил я. Закрыв глаза, барон покачал головой, прошептав:
- О, нет! Еще сто тридцать дней, и все будет кончено, а потом ... Нирвана! Если бы знали, как я устал - от горя, скорби и ненависти!
Мы помолчали. Я понимал, что обрел в лице полковника Сепайлова смертельного врага - нужно поскорее убираться из Урги. Было два часа ночи. Вдруг барон Унгерн встал.
- Поедем к великому и благому Будде, - предложил он в глубокой задумчивости; глаза его пылали, губы кривились в печальной, горькой усмешке.
Вот так жил этот лагерь мучеников-беженцев, теснимых событиями к неизбежной встрече со Смертью и подгоняемых ненавистью и презрением этого потомка тевтонцев и пиратов. А он, ведущий их на заклание, не знал покоя ни днем, ни ночью. Подтачиваемый изнуряющими, отравленными мыслями, он испытывал титанические муки, зная, что каждый день в укорачивающейся цепи из ста тридцати звеньев подводит его все ближе к пропасти по имени "Смерть".
Глава тридцать восьмая.
Пред ликом Будды
Подкатив к монастырю, мы вышли из автомобиля и по лабиринту узких улочек добрались до главного храма Урги. Стены и окна в нем были выдержаны в тибетском стиле, крыша - по-китайски вычурна. У входа в храм горел фонарь. Тяжелые ворота, украшенные железной и бронзовой резьбой, были плотно закрыты. Генерал ударил в большой медный гонг, подвешенный к воротам - тут же со всех сторон стали сбегаться перепуганные монахи. Увидев "генерала-барона", они пали ниц, боясь поднять головы.
- Встаньте, - приказал генерал, - и впустите нас в храм.
Внутри святилище ничем не отличалось от других, виденных мной, ламаистских молелен, - те же разноцветные флажки с молитвами, символические знаки, лики святых, свисающие с потолка длинные шелковые ленты, статуи богов и богинь. Перед алтарем с обеих сторон тянулись красные низкие скамьи лам и хора. Свет от горящих у алтаря небольших светильников падал на золотые и серебряные курильницы и подсвечники. За ними висел тяжелый шелковый занавес с тибетскими письменами. Ламы отвернули его. В тусклом свете курительных свечей проступили очертания огромной позолоченной статуи Будды на лотосе. Только световые блики слегка оживляли лик равнодушно взирающего на страдания мира Бога. Его окружали тысячи маленьких Будд-статуэток, принесенных верующими в надежде, что Бог услышит их. Барон ударил в хонхо-молитвенный колокольчик, чтобы привлечь к себе внимание Будды, и бросил пригоршню монет в объемистый бронзовый сосуд. Затем потомок крестоносцев, прочитавший всех западных философов, закрыл глаза, приложил руки к лицу и погрузился в молитву. На его левом запястье я разглядел черные четки. .Он молился минут десять. Затем мы направились в другой конец монастыря, по дороге барон признался мне:
- Я не люблю этот храм. Он новый, ламы возвели его, когда Живой Будда ослеп. На лике позолоченного Будды я не вижу следов надежды, горя, слез и благодарности приходящих к нему людей. Они еще не успели проступить на лике Божества, прошло слишком мало времени. Сейчас мы идем к древнему Храму Пророчеств.
Мы уперлись в небольшую, потемневшую от времени кумирню, напоминавшую башню с простой круглой крышей. Двери ее были настежь раскрыты. По обеим сторонам дверей установлены хурде - молитвенные колеса, которые вращали вручную, наверху медная пластина со знаками зодиака. Два монаха нараспев читали священные сутры, они не подняли глаз, когда мы вошли. Генерал, приблизившись к ним, попросил:
- Бросьте кости и назовите число отпущенных мне дней.
Монахи принесли два котелка с костями и высыпали их на низкий столик. Барон, сосчитав вместе с ними выпавшую сумму, воскликнул: - Сто тридцать! Опять сто тридцать!
Затем он вновь молился в алтаре у древней каменной статуи Будды, привезенной сюда из Индии. На восходе мы начали осмотр монастыря, посетили все храмы и усыпальницы, музеи при медицинской школе, астрологическую башню и, наконец, двор, где баньди и молодые ламы занимаются по утрам борьбой. Видели мы и место, где ламы упражняются в стрельбе из лука. Один из сановных лам накормил нас горячей бараниной, диким луком, напоил чаем.
Вернувшись в юрту генерала, я тщетно пытался заснуть. Меня изводили мысли. Где я нахожусь? В каком веке живу? Не в состоянии всего осмыслить, я только смутно ощущал соприкосновение с некоей великой идеей, грандиозным замыслом и не поддающейся описанию людской скорбью.
После обеда генерал сказал, что хотел бы представить меня Живому Будде. Получить аудиенцию у Живого Будды чрезвычайно трудно, и потому я был обрадован представившейся возможностью. Мы подъехали к полосатой - красно-белой - стене, окружавшей жилище Бога. Не менее двухсот лам в желтых и красных балахонах бросились приветствовать генерала ("Чан Чуна"), уважительно приговаривая при этом: "Хан! Бог войны!" Согласно правилам этикета, нас провели в просторный зал; полутьма, скрадывая размеры, придавала залу почти интимный вид. Тяжелые резные двери вели во внутренние покои дворца. В глубине зала, на возвышении, стоял трон с позолоченной красной спинкой, покрытый желтыми шелковыми подушками. С обеих его сторон стояли резные ширмы из китайского черного дерева, также затянутые желтым шелком; у стен располагалось несколько стеклянных горок с изящными безделушками из Китая, Японии, Индии и России. Среди них я разглядел изысканную парочку - маркиз и маркиза из великолепного севрского фарфора. Перед троном стоял длинный низкий стол, за которым сидели восемь высокородных монголов, одному из них - старику с умным живым лицом и большими проницательными глазами - оказывалось особенное уважение. Его облик напомнил мне деревянные изображения буддийских святых с глазами из драгоценных камней, я видел такие в буддийском зале токийского Императорского музея, где монголы выставили на всеобщее обозрение статуи Будды-Амитабха, Дауничи-Будды, богини Каннон и изумительного Хотея.
Старик был хутухта Яхантси, глава Монгольского Совета министров, широко известный не только в Монголии, но и за ее пределами. Сидящие за столом ханы и родовитые князья Халхи были министрами. Яхантси-хутухта пригласил барона Унгерна сесть рядом с ним, мне же принесли стул европейского образца. Барон Унгерн объявил Совету министров через переводчика, что через несколько дней покинет пределы Монголии и призвал их защищать свободу, принесенную его войсками землям, населенным потомками Чингисхана, чья вечно живая душа взывает к монголам, требуя, чтобы они вновь обрели могущество и объединили завоеванные им азиатские племена в великое Средне-азиатское государство. Генерал поднялся, остальные последовали его примеру. Барон попрощался с каждым в отдельности, хотя и довольно сдержанно. Он низко поклонился лишь Яхантси-ламе, а хутухта, возложив руки на голову барона, благословил его. Из зала заседаний Совета мы сразу же направились в дом Живого Будды, выстроенный в русском стиле.
