С шоферского места поднялся высокий человек с бледным тонким лицом. Его одежду, слишком легкую, завершала старинная, изрядно потертая фуражка с гербом инженера-механика: молоточек и ключик на бархатном околыше. Ястребиный нос подчеркивал сухость и деловитость характера.
Он направился к нам, мы поторопились навстречу.
- Здравствуйте, - сказал он просто, - Архангельский, Александр Александрович, - последний слог фамилии он произнес так, что слышалось "Архангельскай".
Мы назвали свои фамилии.
- Нет, - запротестовал он, - прошу вас полностью: имя, отчество. - И когда мы дополнили, заметил: - Вот теперь ясно. Нам ведь с вами придется долго работать, - Александр Александрович внимательно посмотрел на каждого из нас.
- Ну, как ваши впечатления? - обратился он ко мне.
- Знакомимся с машиной; Владимир Сергеевич изучает средства связи, регистрирующую аппаратуру; Георгий Иванович - аэродинамический расчет, данные двигателей, результаты испытаний первых вариантов и рабочее место штурмана; я - все остальное и то же, что и они. Сегодня мы в распоряжении Михаила Федоровича Жилина заняты непосредственно на машине. Послезавтра собираемся рулить, - закончил я.
- Есть какие-нибудь замечания, вопросы? - спросил Архангельский.
- Нет, пока все ясно. Идем по плану.
Подошел Стоман, сказал значительно:
- Москва звонила.
- Нужно подготовить шифровку и доложить все обстоятельно, - ответил Александр Александрович.
"Кто бы это мог быть?" - подумал я.
Позже, уже в разгар испытаний, нам стало ясно, что слова: "Москва звонила", которые часто упоминались туполевцами, означали либо личный звонок Андрея Николаевича Туполева, либо телефонный разговор по его поручению.
Морозно и туманно с утра, солнце выкатилось из-за насыпи багрово-холодным блином и зависло в серой дымке. Вторая половина марта: на буграх чернеет земля, а хрустящие под ногами прозрачные пузырьки уверяют, что днем будет оттепель.
Вообще ближе к полудню устанавливалась летная погода. Мы уже сделали несколько полетов, и "Верочка" постепенно раскрывала свои достоинства. Испытания показывали, что новые моторы действуют благотворно. Мы уже знали, какие максимальные скорости способна теперь развить "Верочка" на разных высотах. На пяти тысячах метров, например, наша машина развивала 570 километров в час, что в сорок втором году было не худо иметь даже некоторым истребителям.
Сегодня нам осталось попробовать, как она будет мчаться у земли на боевой - сверхмаксимальной мощности моторов.
Самый ближний путь к аэродрому - по шпалам железнодорожной ветки. Володя Александров впереди - шагает пластично, насколько позволяет ему неуклюжая одежда. Рост у него хороший, держится он прямо, под левым локтем рукавицы-краги. Из-за коричневой ушанки, надетой слегка набекрень, видно покрасневшее ухо. Попыхивает самокрутка.
- Граф, - окликнул его Поярков, - до завтрака нужно проверить тарировки... Кстати, карточки и талоны при тебе?
Александров внезапно остановился, стал судорожно хвататься за карманы: верхние, нижние, хлопает себя по бедрам... Потом, отчаявшись найти, повернул к нам лицо человека, попавшего в беду.
Мы переглянулись.
Предположим, что он шутит, но не слишком ли правдоподобно? Притихнешь, когда дело касается месячного пайка!.. Но вот наша растерянность вызывает разительную перемену на лице шутника - оно мгновенно сбрасывает с себя гримасу полного отчаяния, и мы видим сияющую добродушную улыбку.
- Дядя шутит! - говорит он бархатным баритоном и, довольный произведенным смятением, еще долго смеется.
- Артист, - ворчит Жорж. Мы снова шагаем по шпалам, и немного погодя Жорж Поярков предлагает завернуть к бараку, послушать сводку с фронта.
- Как, думаешь, с погодой? - спрашивает Володя.
- Думаю, будет в порядке. Пригреет часам к двенадцати, и туман поднимется, - говорю я.
- Игорь, не забудь тщательно устанавливать створки капотов, - беспокоится Поярков.
- Ты проверяй, - говорю ему.
- Могу и забыть, - отвечает.
- Ладно, не беспокойся, я запишу в планшет.
Ярко-желтые пятна, разбросанные по серому пейзажу земли, создают камуфляж, мешающий ориентировке. Сквозь разорванные облака поднявшегося тумана простреливают косые лучи солнца, окрашивая желтизной не очень-то прозрачный воздух.
Задание наше к концу. Пройдя над стартом под облаками, мы вышли к пойме реки, откуда тянулась пространная низина. "Отсюда и начнем", - подумал я и объявил:
- Итак, максимальная у земли... Боевой режим. Наддув компрессора 1240 миллиметров, не более пяти минут. Александров, следи за выхлопом. При малейшем появлении белого дымления - докладывать. Поярков, отсчитывай минуты. Приборы за тобой! Все готово?
- Я готов, подбери створки, - слышу голос Жоржа в наушниках. Жорж тут же, позади меня, за бронеспинкой.
- Готов! - кричит Александров из задней кабины.
- Пошли!
Я отдал немного штурвал и прибавил газ. Машина наклонилась в снижении, заметно разгоняясь. Постепенно перевожу сектора газа за защелку, до отказа вперед.
О, как взревели моторы!.. Такого рева я еще никогда не слышал. Сверхмаксимальный режим - наддув 1240!.. Без малого две атмосферы вдыхает сейчас каждый мотор!.. Быстрый взгляд на них: влево, вправо - масла не видно, выхлоп черноватый, опасений не вызывает.
Крылья жестко сидят в потоке, чуть вздрагивая в неспокойном воздухе. А фюзеляж стучит, будто мчимся по булыжнику на обыкновенном грузовике.
Все внимание - вперед. Земля теперь рядом - высота всего метров тридцать-сорок.
Искоса поглядываю на приборную доску, словно боюсь спугнуть стрелки...
Наддув, так... Давление... Хорошо! Температура? Немного растет... Скорость пошла за пятьсот.
Адский рев моторов. Медленно идут секунды, куда быстрей биение сердца...
Наконец в шлемофоне голос Пояркова:
- Минута!
Самолет несется над низиной реки, мелькает белая лента, рассеченная темными пятнами оврагов, кустарников, талой земли.
Смотрю вперед. Ничто не может отвлечь. Нет робости, никакого волнения. Воля и железная логика работы: на моторы... Вперед! На приборы, стрелки на местах. Вперед!.. На моторы... И опять вперед! Сердце стучит гулко, секунды тянутся.
Двигатели грохочут, рычат, подсвистывают на максимальных оборотах. Почти напротив меня прозрачные винты - слева и справа, они тоже напряжены до предела, как и все на самолете.
Скорость, максимальную скорость! По дороге движется обоз; он исчезает под крылом так же мгновенно, как и появился, не задев моего внимания, - просто зафиксировался в мозгу бессознательно, как на чувствительной пленке фотоаппарата.
