12 августа Артем послал из Перми в Москву большое письмо. Этим посланием была начата длительная, продолжавшаяся многие годы переписка между Артемом и Екатериной Феликсовной Мечниковой, матерью Александры Валерьяновны Мечниковой. Артема и Александру Валерьяновну связывали узы дружбы и подпольной партийной работы в Харькове в 1905 году. Там, в Харькове, Александра Валерьяновна была техническим секретарем сначала большевистской группы «Вперед», а позже Харьковского комитета РСДРП, верным товарищем и помощником Артема.
Переписка с матерью Александры Валерьяновны, с большим сочувствием относившейся к политической деятельности своей дочери и ее друзей по партии, имела для Артема особое значение. В лице Екатерины Феликсовны он нашел старшего товарища, сердечного и доброго, готового отдать все, что имела, тем, кто боролся за счастье народное. Она была человеком высокой культуры и ясного ума. Письма Артема к Екатерине Феликсовне имели не только личное значение, они находили дорогу к товарищам из Московского комитета, за границу к Ленину. Таким образом, они связывали Артема с партией. Большинство писем Артема к Екатерине Феликсовне Мечниковой сохранились до наших дней. Они не были до сих пор опубликованы.
12 августа 1908 года в губернской Пермской тюрьме Артем написал одно из своих писем «Дорогой тете», как он называл Екатерину Феликсовну Мечникову.
«Я очень долго ничего не писал; то есть, вернее, Вы ничего от меня не получали, — пишет Артем. — Объясняется это тем, что мое последнее письмо было мне возвращено обратно; я его написал в первых числах июля, сейчас же по получении обвинительного акта… в форме, которая прокурору показалась дерзкой. Теперь я пишу уже из Перми, из губернской тюрьмы. Меня перевезли 3 недели назад, как только Николаевна получила извещение от Палаты (судебной. — Б. М.) доставить меня в заседание суда к 25 сентября…»
Артем описывает Екатерине Феликсовне мучения, пережитые им в Николаевке. Речь идет не о зверствах, которые он там перенес; об этом в письме, идущем через прокурора, писать нельзя. Артем пишет о последствиях избиений и голода — о болезни челюсти и начавшейся гангрене; приходится удалять часть челюсти, которая гниет и может привести к гибели от общего заражения крови.
«…С гораздо меньшим любопытством, чем исход болезни, я жду исхода суда. С этой стороны я не ожидаю ничего хорошего. Обвинительный материал очень бледен; есть свидетель, который утверждает, что моя хозяйка называла меня Артемом, писала что-то со мной и ходила на какие-то собрания, есть протоколы заседания Пермского комитета с.-д., где председательствует Артем, есть основание предположить, что хозяйка «конспиративной» квартиры собака (здесь написано неразборчиво. — Б. М.). У меня не найдено ничего; не обнаружено нигде ничего написанного моей рукой. Доказать, что свидетельница говорит неправду, равно доказать, что совпадение имен не обозначает тождество лиц, — невозможно; первое — потому что свидетельница не ссылается в подтверждение слов ни на кого, второе — потому, что это азбучная истина. Никакой адвокат мне в этом случае не в силах помочь. Я ожидаю получить на точном основании 102-й статьи 1-го пункта ссылку на поселение…
…Я чувствую себя немного утомленным; дорога меня развлекла; новых впечатлений много; прекращение вынужденного одиночества и вместе отсутствие шума (мы сидели хоть и в одиночке, но втроем) действует на первое время хорошо, много книг… Ж. Занд, Бальзак, Достоевский, Шекспир, Байрон, Гёте и другие. Наслаждаюсь, когда могу… Я массу перезабыл из того, что знал, и чтение книг по механике… физике имело бы для меня существенное значение. У меня, например, есть желание понять эмпириомонистов; вообще их позиция мне кажется неудовлетворительной, но они так развязно обращаются с наукой (впрочем, этот недостаток свойствен представителям большинства философских направлений), что поневоле является желание ближе познакомиться с естественными науками. Как курьез могу отметить, что лекции по механике начальником Николаевского исправительного отделения не пропускаются, потому что слово «механика» ему не известно. Но есть основания предполагать, что меня в Николаевку не отправят. Судя по тому, что о губернской тюрьме писалось в печати, вы предположите, что я не много выиграю, наоборот, здесь всякие начальства и гораздо легче устранять всякие недоразумения, а это огромный шанс. Здесь невозможен запрет на «механику» и библию на иностранном языке на том основании, что начальник не изучал наук и не знаком с иностранными языками. А в смысле режима теперь по всей России одинаково, и шальная пуля даже на воле не менее опасна, чем в любой тюрьме, и если на что можно сетовать, так только на то, что пули стали совсем шальными. Что же касается карцера, так ведь темных комнат боятся только дети, пока они не дорастут до 7 лет… Пожелайте мне получить поселение, потому что оправдание, по-моему, не означало бы освобождения, а по-моему, лучше быть заключенным в пределах уезда или волости, чем в тюрьме. Ваш Федя…»
На письме надпись: «Прокурор Окружного Суда. Просмотрено и пропущено».
Письмо не нуждается в пространных объяснениях. Поражают жизнелюбие и оптимизм Артема. Он только что вырвался из ада, во рту у него незаживающие язвы и гангрена — память о Николаевне. Он с наслаждением читает Бальзака, Достоевского, Шекспира. Просит прислать книги по механике и физике, критикует эмпириомонистов и для того, чтобы делать это крепче, увесистей, желает поближе познакомиться с естественными науками. Какая широта интеллекта, какие серьезные и глубокие умственные интересы!
25 сентября 1908 года суда над Артемом не состоялось. Главная свидетельница обвинения, очевидно не без помощи охранки, бесследно исчезла, и без того тоненькая ленточка обвинительного заключения повисла на одной ниточке. Судьи медлительные и неправые решили вернуть Артема в Николаевку и ждать лучших времен для слушания дела этого опасного революционера, который не помог им создать мало-мальски «приличного» судебного процесса.
И, несмотря на то, что Николаевка стала уже не той, какой была в недалеком прошлом, возвращение Артема в это проклятое и гиблое место было для него тяжким и неожиданным ударом.
14 сентября 1908 года в письме Екатерине Феликсовне Артем сообщает из Верхотурья о спешном переводе на «старое пепелище»… «Партия была так велика, что конвой заковал нас; но, наше счастье, у него не хватило оков, и нас пятеро, не в пример другим, шли так».
В Николаевке Артема встретили, как старого знакомого. Начальство злорадствовало: мол, ненадолго улетел из нашего гнездышка, сокол. Товарищи выражали Артему сочувствие, рассказывали о благоприятных переменах в режиме. По мере тюремных возможностей Артем информировал политзаключенных о том, что делается «на воле».
