Главнокомандующий Меншиков проворонил высадку англо-французских войск в Крыму. Показал свою несостоятельность в битве на Альме. Не сумел развить успех под Балаклавой (здесь была наголову разбита английская кавалерия, место ее гибели англичане назвали «долиной смерти»). Запутался и растерялся в кровавом сражении под Инкерманом. Махнул на все рукой и в мыслях обрек Севастополь задолго до того, как он был сдан. Но главнокомандующим был Меншиков.
Нахимов, после гибели Корнилова взваливший на свои плечи оборону города, писал с горечью: «Вы, верно, предполагаете, что я имею какое-либо влияние на управление Севастополя? Напротив: менее, нежели кто-нибудь».
Пирогов разыскал главнокомандующего в грязном ветхом домишке. Вельможный князь Меншиков в засаленном архалуке сидел, сгорбившись, у стола, тускло освещенного скособочившимся стеариновым огарком. Острый взгляд Пирогова выхватил из полутьмы узкую походную кровать с круглым кожаным валиком вместо подушки.
«Лицедей… — с неприязнью подумал Пирогов. — Нет чтобы отправиться на батареи и бастионы! Забился в конуру, а в оправдание выставил напоказ свое «спартанство»…»
И, словно подкрепляя его мысли, главнокомандующий захихикал:
— Вот видите-с, хи-хи, в лачужке вас принимаю…
И такую голубую беззаботность вдруг прочитал Пирогов в прозрачных глазах главнокомандующего, что сразу понял: в мыслях уже давно сдал Севастополь вельможный князь.
Меншиков спрашивал что-то о Петербурге, Пирогов отвечал невпопад — светский разговор не клеился. Надо было говорить о деле, и князь, постно поджав лиловые стариковские губы, осведомился скучным голосом, успел ли господин профессор познакомиться с крымскими госпиталями.
Да, Пирогов успел! По дороге, в Бахчисарае, он завернул в госпиталь. Триста шестьдесят раненых, сваленных на нары один возле другого. Без промежутка, без порядка. Солдаты со зловонными гнойными ранами и тут же с чистыми. Солдаты, более суток ожидавшие перевязки. Уже несколько дней не хлебавшие горячей пищи — комиссар доказывал, что в госпитале нет котлов (котлы, между прочим, были спрятаны в сарае). Если князю угодно именовать сие учреждение «госпиталем», то у Пирогова есть слово поточнее: «нужник».
Пирогов ехал потом дальше — от Бахчисарая к Севастополю; навстречу ему тянулись, то и дело застревая в грязи, скрипучие арбы и фуры, груженные окровавленными, небрежно перевязанными защитниками города-крепости, и он с ужасом представлял себе, что ждет их впереди, и еще думал: сколько же надо героизма, чтобы так драться, зная заведомо, что, коли будешь ранен, тебя, как собаку, бросят в грязь…
— Я видел один госпиталь, — сказал Пирогов. — К сожалению. Лучше бы не видать.
Меншиков холодным, безразличным взглядом уперся в сверкающие глаза Пирогова. Подхихикнул:
— Это еще что! Раньше было хуже-с…
Главнокомандующий не добавил, что раньше, когда советовали ему готовить госпитали до первых боев, хихикал и острил:
— К чему-с? Ныне изволят красть в двух только госпиталях, а тогда станут — в четырех или пяти…
Всюду воровство, неразбериха. Меншиков привык, махнул рукой. Недавно приказал заготовить двести тысяч четвертей муки — не получил. Рассеялась, развеялась по дороге мучица. Потребовал сена одиннадцать миллионов пудов — обещали прислать едва-едва четыреста тысяч. Врачи жалуются: комиссариатские чиновники, мол, дерут лишние рецепты, жульничают. Зато хоть толику лекарств доставляют. В Симферополе один молодой доктор не потакал жуликам — и сидел без хинина. Восемьдесят солдат померло у него от лихорадки. Хорошо, друзья пожалели: собрали деньги по подписке и купили для доктора хины…
Пирогов доложил главнокомандующему, что за ним следом едет в Севастополь первый отряд сестер милосердия. Есть основания надеяться, что сестры наведут порядок в госпиталях и аптеках. Князь не удержался, сострил:
— А не придется открывать в госпиталях сифилитические отделения?
Хихикнул. Увидел, что Пирогов поднялся, спросил учтиво:
— Вы уже приютились?
Пирогов ответил грубо, не по-светски:
— У меня квартира лучше вашей…
И поехал ночевать на четвертую батарею.
Госпитали Крымского полуострова рассчитаны были на 1950 кроватей. Еще сто кроватей имелось в симферопольской городской больнице. И все. А в бою на реке Альме было ранено три тысячи солдат. В Инкерманском сражении русская армия потеряла убитыми и ранеными двенадцать тысяч человек.
Севастополь был наполнен ранеными. Девать их было некуда. Лежали на улицах, во дворах, без крова и пищи. В набитых битком госпиталях валялись на голом полу. Хватали за ноги проходивших мимо врачей и фельдшеров, умоляли помочь. А врачей было слишком мало. И у них слишком мало было инструментов, перевязочных средств, лекарств. Недоставало даже прованского масла, уксуса, простой воды. Недоставало хлороформа — операционные оглашались криками раненых.
Сражение под Инкерманом произошло 24 октября 1854 года. Пирогов приехал в Севастополь через три недели — 12 ноября. И застал еще тысячи раненых, ожидавших «первой помощи».
Рано утром Пирогов надевал длинную красную фуфайку, смазные мужицкие сапоги, старую солдатскую шинель и сплюснутую форменную фуражку, садился в седло и ехал по госпиталям. За ним, тоже верхом, следовали сопровождавшие его хирурги.
В бараках, длинных каменных строениях, вдоль стен устроены были нары. Посреди рядами стояли кровати. Раненые лежали на матрацах, пропитанных гноем и кровью. Матрацы меняли редко — не хватало мешков и соломы. Смерть собирала здесь обильную жатву. Пирогов понимал: только оперировать — значит приумножать число жертв. Прежде всего он «отделил нечистые раны от чистых».
Никогда Пирогов не оперировал столько, сколько в Севастополе. Но и своего «сберегательного лечения» никогда не применял в таком масштабе.
Старик Ларрей любил вспоминать, что после Бородинской битвы сделал за одни сутки, двести ампутаций! Ларрей не верил, что есть иные способы лечения огнестрельных переломов. Пирогов верил. И не только верил — проверил. Когда привез под Салты крахмальную повязку.
В Севастополе, через три недели после Инкермана, Пирогов видел солдат, которым, не будь такой нехватки в госпиталях и врачах, едва ли не всякий хирург счел бы своим долгом тотчас ампутировать ногу или руку. Помешали обстоятельства. Но раненые вопреки привычным выкладкам не отдали богу душу. Наоборот, чувствовали себя неплохо. Это тоже свидетельствовало не в пользу ранних ампутаций.
Плененный в Синопском сражении командующий турецкой эскадрой Осман-паша решительно отказался от ампутации раздробленной правой ноги. Лечивший турка доктор Павловский списался с профессором Буяльским, получал от него из Петербурга письменные указания. Кость срослась. Осман-паша возвратился в Константинополь здоровым. Буяльский в письме поздравил Павловского и, ссылаясь на свой опыт, советовал не спешить с ампутациями.
