Абовян, не ослабляя энергии, продолжал подготовку учеников. Прошло еще несколько месяцев. Дела у Нерсеса не кончались, но Абовян не терял надежды и ждал.
«Проходит почти год времени, — рассказывает Налбандян со слов Гегамяна, одного из учеников Абовяна, который был в числе ожидавших, — а Нерсес не выберет досуга решить их судьбу». Абовян, как человек с горячим и энергичным характером, видя неопределенное состояние своих учеников решается ехать в Эчмиадзин, чтобы выслушать решительное слово католикоса. Но какое несчастье для нации — католикос не имеет времени думать о просвещении нации, его рука не устает писать собственноручные распоряжения разным иереям по разным приходским делам, преосвященный отец не имеет времени обращать внимание на пользу армянского народа, на дело умственного развития его дорогих детей» — так издевается Налбандян над героем армянских национал-каннибалов.
«Не имел времени»? Чем же был занят этот вождь бездельников? Склокой. Он занимался сведением мелких счетов со своими подчиненными. Когда Абовян пришел к нему — склока была в полном
разгаре.
«Абовян до села Паракар (это на полпути между Эриванью и Эчмиадзином — В. В.) имел еще в душе какую-то надежду, но чем ближе он подъезжал к монастырю, тем усиливались сомнения в нем, его душа предвещала неудачу».
Еще бы!
Рассказ Гегамяна в передаче Налбандяна так разительно напоминает рассказ Боденштедта, что приобретает значение биографического факта первостепенной важности для понимания Абовяна. Должно быть Абовян физически чувствовал мрак и варварство, приближаясь к стенам монастыря.
В этих стенах добру не бывать!
«На этот раз католикос его принял весьма холодно, как никогда раньше. На вопрос Абовяна: «Ваше преосвященство, какова ваша воля насчет учеников, которые ждут отправления»? — католикос отвечает «Благословенный, какой ты беспокойный, скажи тебе что-нибудь, так ты и не отстанешь».
Эти печальные и загадочные слова католикоса разрушили и разрыли фундамент всех надежд Абовяна, а руины промылись потоком народолюбивых слез этой чистой души. «Учитель, какие вести?» — встретили его ученики. Ответом на этот душераздирающий вопрос невинных отроков были печальное лицо и слезы, блестевшие на глазах Абовяна. Этот день был днем траура и для учеников, и для учителя. Со следующего дня уже обучение принимает иное направление. «По-русски, по-русски учитесь, дети», — говорил после того Абовян, — сами вы должны прокладывать себе путь». Не только Налбандян, но и Назарян знал, какую роковую преступную роль сыграл Нерсес в жизни Абовяна последних лет: «…скажу яснее: горестно, что такой человек, как католикос Нерсес, не захотел создать такие условия для Абовяна, которые позволили бы последнему всем своим существом отдаться делу народного блага. Благородный Абовян, перекидываемый из Тифлиса в Эривань, из Эривани в Тифлис, среди бесконечных преследований и неприязни предается мрачному отчаянию…»
Иллюзии не выдерживают суровой критики действительности.
Абих был испытанием для Абовяна. Ведь на его счастье все предыдущие ученые, с которыми его столкнула судьба, были люди из Европы. Они не были причастны к русской чиновной иерархии, не были связаны растленным крепостническим пренебрежением к человеку. Абих был первый путешественник и ученый, который ко всему был еще и действительным статским советником. Он относился с грубым невниманием к своим товарищам по экспедиции, был заражен той истинно прусской наглостью, по которой уважать можно только немца, вынужденно — русского дворянина и чиновника, а все прочие — не люди или люди второго сорта, созданные для того, чтобы доставить «благородным» прусским дегенератам чины, готовую славу и богатство.
Поэтому Абих не считает нужным публично рассказать, как, с кем, при чьей помощи собран им материал, которым он так блистал перед научным миром.
Шесть месяцев Абовян сотрудничал с этим цеховым ученым, проделал колоссальную работу по собиранию материалов, по проведению изысканий, а в результате даже не получил элементарной благодарности.
После Абиха Абовян стал осторожен и не очень был расположен сопровождать каждого приезжего по стране. Поэтому он с большой неохотой согласился и на поездку с Сеймуром, которого направил к Абовяну несомненно Боденштедт.
Кто такой Сеймур? Что ему было нужно в Армении? Чего он искал на Арарате?
«Генри Демби Сеймур — отпрыск одной из аристократических фамилий Англии — нашел готовым то счастливое положение, при котором человек имеет возможность развертываться по своим способностям и по собственному плану. Прямо с университетской скамьи он пустился путешествовать, чтобы собственными глазами изучать мир», — так говорит о нем Боденштедт.
Это — барин, который прибыл в Тифлис в 1845 году из Индии через Персию, хотел гостить у Воронцова в Одессе, но задержался тут в ожидании Воронцова, отозванного из Одессы и назначенного на Кавказ наместником.
Чтобы изучить жизнь и нравы Востока, он нанял себе одного слугу перса, одного турка, одного грузина, не считая своего постоянного слуги англичанина.
Вот этот любимец генеральш и близкий знакомый Боденштедта и вздумал обязательно взойти на вершину Арарата, чтобы оттуда написать письмо жене Воронцова и своим английским родственникам…
Намерения его Абовяну не были известны, как не был известен и сам Сеймур. Но Боденштедт просил его и он не смог отказать, решив поездить с англичанином по склонам Арарата, тем более, что у него был трехдневный перерыв в школе.
Впрочем, лучше дадим слово самому Абовяну, пусть он раскажет о своем последнем восхождении на Арарат.
«Осенью прошлого года прибыл в г. Эривань, из дальнего путешествия по Востоку, англичанин Генри Денби Симур. Случайно познакомясь с ним, узнал я о намерении его посетить Эчмиадзин и побывать в окрестностях г. Арарата, чтобы лично обозреть те следы опустошения, которые сохранились после внезапного обвала, случившегося 20 июня 1840 года. Он пригласил и меня сопутствовать ему хотя до того места, где стоял прежде Аргури. Предполагая, что поездка наша не продолжится более трех дней, по случаю праздников, свободных для меня от служебных занятий, я охотно согласился на предложение благородного англичанина. Сборы наши были недолги. 1 сентября мы были уже в Эчмиад зине вместе с Симуром и поручиком И… В следующий день направились к Арарату, по обнаженной равнине реки Аракса, не встретив ничего замечательного.
Арарат во все это время стоял в полном своем блеске и величии, лишь изредка закрываясь набегавшими облаками. Любуясь прекрасным видом св. горы, спутники мои с восторгом говорили о счастьи побывать на ее вершине, но скрывали от меня настоящее намерение непременно взойти на Арарат. Такое желание казалось для меня тем более странным, что эти господа еще не знали каких трудностей, приготовлений, усилий и самопожертвования стоило ученым мужам это путешествие, в особенности Парроту и Абиху. Дело однако скоро объяснилось.
