Гумилев не мог знать, что молодой губернатор Харара в 1916 году станет регентом престола, а с 1930 года — императором Эфиопии, 225-м потомком царя Соломона — основателя династии — и получит имя Хайле Селассие. Он был последний негус-негести, процарствовавший 44 года.
На покупку мулов ушло три дня. В городе не было ярмарок, мулов надо было искать по домам и стараться не ошибиться, выбирая сильных и здоровых животных. Нужен был и еще один переводчик кроме Абдулайе. Гумилеву посоветовали обратиться в католическую миссию, куда он пошел вместе с русским подданным армянином Иоханжаном, уже лет двадцать жившим в Абиссинии, и познакомился с епископом Галасским. Монсеньор Жером когда-то был другом Артюра Рембо, учителем Тафари. Француз лет пятидесяти, приветливый и отменно любезный, он помог нанять переводчиком воспитанника Феликса, которого абиссинцы называли Фасика.
Пока ожидали пропуск, Гумилев бродил по городу и покупал предметы быта: старую одежду, чалму, какую носят харариты, побывавшие в Мекке, даже прядильную машину. Коля-маленький целыми днями ловил разноцветных жучков, фотографировал окрестности и местных жителей. На несколько дней они съездили налегке, всего с одним вьючным мулом и тремя ашкерами, в Джигу к сомалийскому племени Габаризаль и вернулись, пополнив этнографическую коллекцию.
20 мая 1913 года Гумилев написал Штернбергу: «Многоуважаемый Лев Николаевич, как Вы увидите по штемпелю, мы уже в Абиссинии… Мой маршрут более или менее устанавливается. Я думаю пройти в Бари, откуда по реке Уэби Сидамо к озеру и, пройдя по земле Прусси по горному хребту Ахмар, вернуться в Дире-Дауа. Таким образом я все время буду в наименее изученной части страны Галла… Завтра я надеюсь уже выступить, и месяца три Вы не будете иметь от меня вестей. Всего вернее, в конце августа я прямо приеду в музей. Очень прошу Вас в половине июня послать мне через Лионский кредит в Bank of Abissinia в Dire-Daua 200 р. Я на них рассчитываю, чтобы расплатиться с ашкерами и возвратиться.
Русский вице-консул в Джибути — Галеб оказал мне ряд важных услуг: разрешил бесплатный пропуск оружия в Джибути и в Абиссинии, скидку по провозу багажа на железной дороге, дал рекомендательные письма. Искренне уважающий Вас Н. Гумилев».
На следующий день караван Гумилева вышел через Тоанские ворота из Харара и, пройдя мимо озер Оромайо и Адели, свернул на юго-запад в сторону Черчерских гор. Путь пролегал то по высокогорью, то по балкам между гор, поросших молочаями и колючими мимозами, которые были оплетены толстыми лианами. Ветви высокого развесистого дерева были усыпаны большими серыми яйцевидными плодами. Фасика ткнул палкой в один из плодов, висевших на тонкой веточке, плод раскрылся, и из него с шумом вылетела стайка маленьких птичек. Это были ткачи, они вьют гнезда из гибких стеблей травы, защищая их от врагов множеством острых колючек.
Иногда с холма открывался прекрасный пейзаж, и Коля Сверчков просил остановиться, устанавливал штатив, делал несколько снимков. Когда останавливались на ночлег, он при свете красного фонаря проявлял и фиксировал негативы, аккуратно заворачивая их в черную плотную бумагу, и укладывал в коробку.
Ночью лес, окружавший стоянку, был полон своей таинственной жизнью. В кустарнике, почти рядом, визгливо грызлись и тявкали шакалы, издали доносились чьи-то протяжные крики, в древесных ветвях слышалась возня каких-то существ, громкое хлопанье крыльев большой птицы, а над деревьями, в просвете, небо, усеянное золотой россыпью звезд, точно все дрожало и искрилось.
Лежа между толстыми корнями старой сикоморы, Гумилев наслаждался волшебной африканской ночью, и строки еще не написанных стихов как музыка звучали в голове.
Земля остывала от земного жара, воздух становился все холоднее, приближалось утро. Еще до восхода солнца караван двинулся в путь.
Над самой тропой на толстом суку дерева сидел павиан, но едва один из ашкеров поднял винтовку, как обезьяна издала гортанный крик, и в джунглях поднялась кутерьма: скрывавшиеся в густых ветках обезьяны стали перебегать в глубь леса, подхватив под мышки громко верещавших детенышей. Глядя на это зрелище, ашкеры хохотали.
Строки, вошедшие в сборник «Шатер», кажутся строками дневника:
Восемь дней от Харара я вел караван
Сквозь Черчерские дикие горы
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
За несколько переходов караван миновал горные вершины. На пятый день экспедиция вышла на небольшое поле, засеянное дурро; вокруг виднелся с десяток хижин, напоминавших небольшие стожки сена, которые стояли вдоль пыльной дороги. Хайле Мариам сказал, что деревня называется Беддану и что его дядя Мозакие в ней геразмач — староста. Гумилев приказал сделать привал и побывал с племянником в гостях у Мозакие.
На следующий день путешественники начали спуск с плоскогорья в зону Война-Дега. Стало заметно жарче, местность представляла собой пологие холмы, поросшие абрикосами, персиками, мимозой. В дневнике, который Гумилев теперь вел не так подробно, как в Хараре, он записал 11 июля: «Шли 6 часов на юг; пологий спуск в Аппия; дорога между цепью невысоких холмов; колючки и мимозы; странные цветы — один словно безумный с откинутыми назад лепестками и тычинками вперед. Отбились от каравана; решили идти в город; поднимались над обрывами полтора часа; спящий город; встречный вице-губернатор доводит до каравана и пьет с нами чай, сидя на полу. Город основан лет тридцать назад абиссинцами, называется Ганами (по-галасски Утренитб, т. е. хороший); в нем живет начальник области Фитаурари Асфау с 1000 солдатами гарнизона; домов сто. Церковь святого Михаила; странные камни с дырами и один на другом; есть даже три друг на друге. Один напоминает крепостцу с бойницей, другие сфинкса, третьи циклопические постройки. Тут же мы видели забавное приспособление для дикобраза (джарта); он ночью приходит есть дурро, и абиссинцы поставили род телеграфной проволоки или веревки консьержа, один конец которой в доме, а на другом повешено деревянное блюдо и пустые тыквы. Ночью дергают за веревку, в поле раздается шум, и джарт убегает. В дне пути к югу есть львы, в двух днях — носороги».
Селения встречались все реже, вокруг была почти плоская, чуть всхолмленная равнина, поросшая высокой жесткой травой, в которой мог с головой укрыться всадник, и редкими низкорослыми развесистыми деревьями, — это была Кола. Воздух обжигал лицо, пересыхало в горле. На бахре виднелись стада антилоп, тропу перебегали то зайцы, то шакалы. Однажды на горизонте увидели большое стадо слонов, которые медленно шли один за другим. Об этой, самой жаркой части страны поэт писал:
