соседями, и, взяв веревку и привязав к ноге своего годовалого ребенка, повесилась на балке. Но она не успела помешать собакам растерзать младенца».
Однажды испанец потребовал, чтобы мальчик, сын местного вождя, сопровождал его, но мальчик отказался, сказав, что не хочет уходить из дома. Тогда испанец «достал свой кинжал и отрубил ему сначала одно ухо, а затем другое. Когда же мальчик упрямо повторил, что не хочет идти с ним, он отрубил ему нос, громко смеясь, словно не делал ничего дурного, а лишь игриво тянул его за волосы».
По сообщению Лас Касаса, тот же испанец хвастался, будто «всегда усердно трудился, стараясь обрюхатить как можно больше местных женщин, чтобы при продаже за них дали большую цену». Когда выехавший на охоту испанец понял, что его собаки голодны, он взял нож и отрезал куски от рук и ног маленького мальчика, чтобы накормить собак. После он скормил им то, что осталось от ребенка. Некоторые случаи были еще хуже, с ужасом писал Лас Касас, – «нет пределов непростительным злодеяниям и непревзойденной жестокости испанцев».
Он рассказывал о том, как коренное население сгоняют в толпы и отправляют на остров, чтобы продать в рабство. «Они идут нагие, так ослабев от голода, что многие – старые и молодые, мужчины и женщины, – падают на месте. Их разлучают с семьями и продают». Но разве этому учит Библия? Разве могут испанцы считать себя христианами, если ведут себя подобным образом? И разве хоть один индеец, увидевший подобное поведение, захочет стать христианином?
Обращение испанцев с ловцами жемчуга поразило Лас Касаса еще сильнее: «Их жизнь хуже, чем у любого другого человека на земле, и даже хуже, чем у тех индейцев, которые добывают золото на рудниках, хотя их жизнь, несомненно, ужасна». Они от рассвета до заката трудятся в океане, погружаясь на глубину до 6–9 м, и собирают в свои сети жемчужных устриц, и им редко позволяют остаться на поверхности дольше необходимого. Когда они всплывают, чтобы отдать устриц и глотнуть воздуха, их испанский повелитель «бьет их или хватает за волосы и заталкивает обратно под воду, принуждая нырять снова».
Иногда скрывшийся под водой ныряльщик больше не появлялся на поверхности – его съедали акулы, он захлебывался на глубине холодной водой или погибал от легочного кровотечения. Когда испанцы не заставляли ловцов рисковать жизнью ради жемчуга, они морили их голодом, давая им лишь немного рыбы и хлеба из маниоки. По ночам ловцов жемчуга приковывали, чтобы они не сбежали. Их волосы, от природы черные, выглядели «подпаленными, как у морских волков», их спины покрывали уродливые язвы, «отчего они больше походили на исковерканных морских чудовищ, чем на людей». Те, кому удавалось пережить все эти испытания, часто умирали от дизентерии.
В других областях Новой Испании испанцы обращались с коренными жителями не менее жестоко, бросая их в тюрьмы или запирая в загонах, обнесенных частоколом. «Таким образом, целая провинция, когда-то густонаселенная и богатая золотом, была опустошена и разорена и совершенно обезлюдела». Передвигаясь от одного селения к другому, испанцы жгли дома и вели за собой длинные колонны закованных порабощенных людей. «Всякий раз, когда кто-нибудь из этих несчастных терял сознание от голода или так ослабевал, что не мог идти дальше, они, чтобы не тратить время на размыкание кандалов, отрубали ему голову от тела в том месте, где шею охватывал железный ошейник, соединяющий его с товарищами», после чего «его голова падала в одну сторону, а обезглавленное тело – в другую».
Все это, утверждал Лас Касас, – лишь малая часть причиненного испанцами горя. Если бы он взялся описывать все многообразие совершенных ими злодеяний, ему никто не поверил бы. Что еще хуже, испанцы присваивали себе большую часть захваченного золота. По его подсчетам, сумма, украденная за 14 лет этими «гнусными врагами Господа», превышала «официальный доход всего королевства». Но это были всего лишь деньги. Возместить огромные человеческие потери не мог никто – «если только Богу не угодно будет когда-нибудь в будущем воскресить многие миллионы душ». С учетом сказанного у Дрейка были все основания опасаться и ненавидеть испанцев.
После потери «Элизабет» и «Мериголд» экспедиция Дрейка на время как будто утратила движущий импульс. Но у него по-прежнему оставалась «Золотая лань», прочный корабль, который вынес его из многих испытаний, и он вел ее на север вдоль побережья. Везде, где Дрейк находил испанские лагеря, он отправлял своих людей в набеги, больше ради забавы, чем всерьез, – он хотел позлить испанцев, а не истреблять их.
Так продолжалось все время, пока флот двигался вдоль южноамериканского побережья: англичане раз за разом внезапно нападали, оставляя униженных испанцев в беспомощной ярости. При этом Дрейк проявлял неожиданное милосердие и щадил почти всех своих многочисленных жертв. Более того, он немало удивил даже свою команду, когда решил поближе познакомиться с пленниками-католиками и начал говорить с ними на испанском. Ему явно нравилось их общество, а они, в свою очередь, были очарованы его обаянием и жизнелюбием – настолько, что несколько пленников Дрейка, оказавшись на свободе, умоляли испанские власти проявить к нему снисходительность, если они когда-нибудь поймают его, потому что он хорошо обращался с ними и даже дарил им украшения, пока они были у него в плену (как будто сувениры, напоминающие о времени, проведенном с Эль Драке, были завидным знаком отличия).
В числе поклонников Дрейка оказался и португальский лоцман Нуньо да Силва, позднее оставивший яркое описание английского пирата в полном расцвете сил (со шрамами и всеми прочими атрибутами): «Фрэнсис Дрейк… невысокого роста, коренастый и очень крепкий. У него приятное лицо, красноватая кожа и светлая борода. На правой щеке шрам от стрелы, незаметный, если не слишком приглядываться. В одной ноге у него до сих пор сидит свинцовый шарик от аркебузы [мушкета], из которой в него когда-то выстрелили в Индии». Кроме того, да Силва обнаружил, что Дрейк весьма разносторонняя личность: «Он носит с собой тетрадь, в которой ведет свой дневник и искусно зарисовывает птиц, деревья и морских львов. Он мастерски владеет ремеслом живописца; в плавание он взял с собой мальчика [Джона Дрейка], своего родича, также весьма преуспевшего в живописи. Когда они оба запираются в его каюте, они всегда рисуют».
К февралю 1579 г. компания Дрейка разграбила более десяти испанских поселений. Сам он развлекался, делая по пути наброски местной флоры и фауны, а его люди тем временем занимались осквернением испанских церквей, уничтожением предметов испанского искусства и захватом испанского серебра. В большинстве случаев для них не составляло никакого труда
