Генерал Маннергейм со своим штабом и бригада генерала Жукова заночевали в селении Киселин. Оно, разрушенное вражеской артиллерией, производило странное и тягостное впечатление. Среди развалин домов и сараев, обгоревших и вырванных с корнем деревьев лишь ветер носился, печально завывая.
Оба генерала и офицеры расположились в чудом сохранившемся свинарнике, «аромат» которого долго держался в шинелях и походных кроватях и не выветривался, несмотря на все старания денщиков.
В ночь на 3 июня полки дивизии, прикрывая перегруппировку пехотных частей 8-й армии, заняли и основательно укрепились на важных в стратегическом отношении высотах у селений Твердыни, Зубильно, Оздютичи.
В 8 утра прибывшие на позиции и усилившие немецкую группировку части 10-го армейского корпуса густыми цепями начали наступление на высоты, занятые 12-й кавалерийской дивизией. Видя значительный перевес сил противника и зная, что позиции ему не удержать, генерал-майор Маннергейм обратился к командирам пехотных частей, закончивших перегруппировку, с просьбой заменить на позициях его несущие большие потери полки. Те быстро ее выполнили, дав возможность кавалерии отойти за порядки пехоты.
Вечером 4 июня барон получает телеграмму командующего армией генерала Каледина о том, что его дивизия переходит в состав 40-го армейского корпуса генерала Николая Кашталинского. Дивизия, согласно диспозиции штаба армии, должна перейти в район селения Киселин и быть готовой к наступлению на селения Осьмиговичи и Маковичи.
Когда дивизия под огнем тяжелой германской артиллерии подходила к печально знакомому и пылающему в огне разрывов Киселину, пришел приказ генерала Кашталинского: «Прекратить движение к Киселину. Прикрыть от неприятеля разрыв, который образовался между 39-м и 40-м армейскими пехотными корпусами». Установив по данным разведки и картам, что разрыв между соединениями составляет шесть километров и лежит он за огромным болотом к востоку от Киселина, барон направил туда свои полки. Преодолев за восемь часов тяжелый 40-километровый путь, кавалеристы «заштопали» брешь между корпусами.
Разместив свои полки на позициях в месте «разрыва», генерал устроил свой командный пункт на одной из ветряных мельниц, которых много было в округе. С ее вершины в бинокль хорошо просматривались боевые порядки и действия 39-го и 40-го армейских корпусов.
После неудачной атаки 500-го стрелкового полка на немецкие позиции неприятель начал активно теснить части 39-го армейского корпуса. Артиллерийский наблюдатель на второй мельнице непрерывно доносил Маннергейму обстановку боя:
— Наша пехота наступает… она отходит… наши бросают винтовки и пулеметы… фланги немцев подходят к опушке леса.
Генерал быстро принимает решение и отдает приказ:
— Жуков, оренбургских казаков — в атаку. Прикрой их фланги ахтырцами.
Артиллерийский наблюдатель докладывает:
— Казаки идут в атаку… немцы отступают… на левом фланге враг бежит. Наша пехота собирается… она атакует!
Немецкие части позорно бежали. Было захвачено много пленных и пять пулеметов. Освобождены солдаты пехотных полков, взятые в плен. Положение и позиции 39-го армейского корпуса были восстановлены, но командир 500-го пехотного полка отказался дать командиру оренбургских казаков войсковому старшине Павлу Смирнову свидетельство об их героической атаке на врага. Этот вопрос был решен, когда ночью на командный пункт Маннергейма прибыл командир 39-го корпуса, его старый варшавский знакомый генерал Станислав Стельницкий. Он с присущей полякам галантностью и чрезмерной любезностью выразил барону «свою и офицеров корпуса благодарность за спасение от разгрома».
Позиционная война
6 июня по приказу командующего армией все части фронта, кроме 30-го армейского корпуса, начали закрепляться на своих позициях.
Обеспечивая правый фланг полков генерала Станкевича, Маннергейм получает приказ № 118 от 7 июня перейти в подчинение командира 8-го армейского корпуса.
Почти шесть дней, постоянно меняя позиции и вступая в короткие стычки с врагом, полки дивизии действовали в широком районе Ядвиговка — Блудов.
13 июня 12-я кавалерийская дивизия вновь передается 40-му армейскому корпусу. В личном обращении к Маннергейму генерал Духонин писал: «Рекомендую вам не ввязываться в серьезные бои. Сковывайте противника на своем фронте, выбирайте участки для атак и будьте готовы по особому приказу перейти в энергичное наступление».
17 июня противник, открыв ураганный артиллерийский огонь, перешел в наступление, но был остановлен. Контратака русской пехоты не удалась, и полки Маннергейма, которые должны были войти в прорыв, почти два часа бесполезно простояли под огнем врага.
20 июня 12-й кавалерийская дивизия была временно переведена в состав 11-й армии, перейдя в район Корчмы — Нива Злочевская.
В деревне Дубовой, где расположился штаб дивизии, уцелело лишь пять сараев и хлев для коров. Генерал и офицеры штаба облюбовали для работы сарай, где раньше хранились дрова и сено. Из нескольких бочек и досок соорудили что-то вроде стола и скамеек. Денщики приготовили из трофейных продуктов скромный обед. Три дня тыловое интендантство не направляло в дивизию продукты питания и фураж. Только запасливость командиров полков да строгость Маннергейма спасала солдат и офицеров от голода.
Оперативная сводка штаба армии от 23 июня говорила, что «12-я кавалерийская дивизия продолжает оставаться в выжидательном положении, ведя по всему фронту энергичную разведку».
Наступление русской армии остановилось, началась позиционная война. Немецкие части, отозванные с Западного фронта, смогли остановить русских и тем самым предотвратить катастрофу, нависшую над австрийскими войсками.
2 июля состоялся полковой праздник Ахтырского полка, на котором вместе со своим адъютантом ротмистром Скачковым присутствовал генерал-майор Маннергейм. Во время парада высоко в небе рвалась немецкая шрапнель. Был большой праздничный обед, на котором солдаты и офицеры пели хором.
Всю первую половину июля тяжесть боевых действий ложилась на 1-ю бригаду дивизии, которая вела бои за переправы у деревни Ворончин. 2-я бригада генерала Жукова вместе со штабом дивизии стояла в лесной деревне Заостров. Генералов Маннергейма и Жукова с их адъютантами поместили в доме старосты. И хотя здесь на всем лежала печать достатка и сытости, но в глазах старостихи барон уловил страх и отчаяние.
— Что печалишься, хозяйка? — спросил Маннергейм.
— Ой, пан генерал, наши люди говорят, что, если немцы к нам придут, они всех детей порежут.
