Дорогая моя женушка!
Писать в «штабе» невозможно: грызут мухи, почему вышел на двор и пишу здесь, хотя мешает солнце, те же мухи (их меньше), и ветер будоражит бумагу. Только что кончил Петра и отослал его в окопы одному из ротных командиров. Присылай Юлиана; такие книги здесь читаются с удовольствием. Вчера нам прислали целый ящик книг (маленькие, с желтой обложкой, универсальная библиотека), и мы начинаем их рассылать офицерам. Подбор не совсем мне нравится, мало крупного, классического, но и то хорошо: офицеры здесь любят почитать в дни затишья. […]
Ходят слухи о моем назначении, куда, никто не говорит, потому что не знает. Если это выйдет, то я думаю сделать так: воспользуюсь моим переездом и заеду в какой-либо ближайший город, куда тебя и вызову телеграммой. А ты, оставив пузырей деду с бабкой, махнешь ко мне. Мечтаю это сделать при том условии, если не будет приказания двигаться немедленно. Тогда ничего не поделаешь, от свидания с женушкой придется отказаться. Может быть, слухи, о которых я тебе говорю, окажутся сущим вздором, но я не могу отказать себе в удовольствии помечтать о них. Из твоих дум о Генюше мне нравится мысль о помещении его до поры до времени в гимназию в Острогожске: Нюня (мы так ее звали в детстве) окружит его заботливостью и попечениями, а в Алеше он найдет хорошего руководителя, поступить же в гимназию будет ему легче. Есть и отрицательные стороны: забудет французский, немного упростится… Что касается до гимназии Грибовского, то […] не слишком ли много будет там политики? Солидно ли будет поставлено дело? Легко ли будет из этой гимназии, в случае нужды, перевесть в другую? Взвесь все это, моя славная, и пиши мне; а также перепишись с Алешей. Сейчас почтарь уезжает и стоит над душой. Все никак не соберусь написать моей голубке побольше.
Давай глазки, мордочку и пузырей, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
13 июля 1915 г.Дорогая моя Женюрка!
[…] Страшно рад, что ты получила рисунки, написанные Салтыкевичем, т. е. мои «штаб» и «убежище». Они мне самому очень нравились, и я думаю, что «штаб» под стеклом будет очень интересен. Это еще и потому интересно, что они определяют место, на котором мы находимся уже более трех недель… недель очень спокойных и уютных. Напр[имер], «убежищем» я еще ни разу не пользовался, и в нем чаще всего жили офицеры резервных рот. Сегодня я обходил мои передовые позиции, прошел почти четыре версты вдоль неприятельских окопов (в среднем около версты расстояния), и по мне не было дано ни одного выстрела… мои ребята дали два, но я так и не разобрал, что им там померещилось.
Рожь уже поспела, и мне жалко видеть многие из полос ее, лишенные хозяина… колосья гнутся, пашня дает вид помятой… еще 2–3 дня – и зерно будет осыпаться… «где же кормилец, чего же он ждет». Я, начитавшись ли Лермонтова, стал страшно мечтателен… все хожу и думаю о своей женушке. По разыгравшемуся на войне суеверию (у меня его и до войны был запас хороший) я не могу писать целиком, боюсь сглазить мои желания и мечты, не могу, моя цыпка, разойтись, но ты, моя ласковая, поймешь и доскажешь сердцем то, что твой глупый муженек не договаривает… ты, которая с налета меня понимаешь по маленькой кривизне губ. Почтарь стоит над душой: или маленькое, но получишь числа 20, или большое, но не раньше 22-го… Давай мордочку, глазки и троих купальщиков, я вас обниму, расцелую и благословлю, ваш отец и муж Андрей.
Ваши купанья прелестны, но не слишком ли далеко мелюзга идет в море. Ты с ними напоминаешь курицу, у которой вывелись утята: они бултыхаются в воде, а она кудахчет на берегу. Андрей.
15 июля 1915 г.Дорогая моя женушка!
Вчера получил пять твоих писем; узнал, что телеграмма о мыле застала еще у тебя Янковского и, значит, он может захватить его с собою. Иначе, как бы ты его переслала. Сейчас очень жарко, я сижу на дворе возле штаба, у окошка, заделанного материей, в рубашке; возле меня начальник команды связи разбирается по карте и отмечает наш стратегический фронт. Противник гуляет бойко, но мы только посмеиваемся… всему свой черед, и у всякого своя манера одолевать. Нам смешон, напр[имер], и непонятен каркающий тон Меньшикова, который почему-то вздумал поучать российскую публику, как нехорошо быть побежденным. Что это его надоумило? Почему ему приходит на мысль распространяться о потере территорий, о выплате контрибуции и невыгодном торговом договоре? Можно еще говорить о разуме вчинания войны, об ее создании или принятии, но раз уже она начата, о чем можно думать, как не о конечной нашей победе и только о ней? И зачем мы будем думать о чем-либо ином? Нам это иначе не рисуется. Неужто у вас есть какие-либо течения или настроения, которые оправдывают поучения Михайлы Осиповича? Я со своим полком, отходя, забрал у противника 22 офиц[ера], 1200 н[ижних] ч[инов] и 9 пулеметов, т. е. тогда, когда он, якобы, преследовал, […] какой же это противник? И что с ним станется, если мы вновь перейдем в наступление или если от него отнять преимущество артиллерии?
Все это нам здесь так ясно, неужели у вас, вдали от наших боевых линий, могут создаться иные картины?
Я, женушка, отвлекся от наших домашних дел, но все это вопросы, которые затрагивают даже и Ейку. А какая она в самом деле остроумная! Мои офицеры страшно смеялись по поводу ее намека на соблазнительность поведения Генюши (качание головой) для лошадей… это прямо не выдумаешь. Что касается до футбольного спора, то ты, мать, сильно не права: ты должна знать все эти термины, иначе, кто же рассудит все их недоразумения… а если Генюша начнет изучать латинский яз[ык], придется и тебе за него браться. У меня один офицер, который всю гимназию женскую прошел со своими девочками… «Я с ними ее и кончил», – говорит он. После твоих писем я ходил и думал. У Гени есть это сильно развитое чувство эгоизма, особенно резко проявляемое в разгаре игр, когда он готов даже правила игры ломать в сторону своей выгоды. Это хорошо и плохо. Хорошо для боя в жизни, где удачи порой приходится выгрызать зубами, а для этого надо их хорошо чувствовать и сознавать; это плохо с высокой плоскости идеала и с точек зрения более широкого миропонимания… конечно, я говорил бы с ним на тему, что всегда нужно быть справедливым, что лучше, красивее и правильнее даже пострадать за это, потерять личную выгоду… Откуда это у него? Я в детские годы был Иван-простота, говорил, не знаю урока (хотя и знал), когда все гуртом говорили это, гиб за товарищей при всяких случаях… то же в университете, то же в Академии. В этих смыслах простота-Кириленок пока ближе ко мне.
С юга надвигается дождь, и уже редкие его капли падают на бумагу. Получила ли от Янковского и Сережи деньги? Давай губки, глазки, шейку, волосики ……… и наших малых, я вас расцелую, обниму и благословлю.
