Речь в нем идет о рискованных действиях Фиделя Кастро и его единомышленников на Плая-де-ла-Колорада. Ауроре с самого начала не нравился этот рассказ из-за его идеологической подоплеки, и Кортасар, после некоторых размышлений, решил на какое-то время убрать его в ящик стола, где хранились произведения, готовые для публикации, хотя с эмоциональной точки зрения изначальный вариант его устраивал. В первом квартале 1964 года поэт Хайме Гарсия Террес попросил его прислать что-нибудь для университетского журнала в Мехико, и Кортасар послал свой рассказ. Повествование ведется от первого лица, правда совершенно не совпадает с манерой самого Че Гевары, – за пару лет до этого Че Гевара опубликовал серию рассказов в духе политического детектива; цель, которую ставил писатель, – попытаться выразить «то главное, ту движущую силу, тот революционный импульс, который привел „барбудос" к победе».
И ему это удалось. Читая этот рассказ, который, возможно, и не понравился бы Че Геваре, мы чувствуем, что Кортасар впервые соединил свое экзистенциалистское «я», кульминационное выражение которого мы видим в повести «Преследователь» и в романе «Игра в классики», с «я» историческим, отдав предпочтение последнему; мы чувствуем огромное желание показать, как глубоко проникло в его сознание ощущение родственной близости с менталитетом новой Кубы. В этом смысле перед нами рассказ, где фантастический посыл оставлен в стороне ради того, чтобы автор мог показать свое новое лицо с точки зрения этики и морали; с другой стороны, это произведение, которое далеко отстоит от остальных семи рассказов, составивших будущий сборник.
Нужно отметить, что позиция Кортасара в отношении революции всегда отличалась абсолютным приятием, даже тогда, когда принципы революции подвергались серьезной критике со стороны других латиноамериканских и европейских представителей интеллигенции, таких как Варгас Льоса, Сартр, Брюс, Доносо, Кальвино, Бовуар, Моравиа, Пас, Эдвардс, X. Гойтисоло, Грасс, Пазолини, Дюрас, Энзенсбергер, Семпрун, Барраль, Сардуи, Фуэнтес, Кабрера Инфанте, которые вначале горячо ее приветствовали. События этого ряда, начиная с Кубинской революции и кончая вторжением танков стран Варшавского договора в Прагу, а также заточением в тюрьму больше чем на месяц Эберто Падильи в 1968 году и последующее за этим открытое письмо представителей интеллигенции Фиделю Кастро (Кортасар подписал первое письмо, второе же, составленное в доме Варгас Льосы в Барселоне, он не подписывал), сползание режима Кастро на явно выраженные позиции сталинизма, что невозможно оправдать, даже принимая во внимание ситуацию, в которой оказалась Куба в результате американской блокады, – все это привело к тому, что Кортасар стал воспринимать эти события как лично его касающиеся, которые нужно рассматривать в масштабах не одной личности, но с точки зрения поддержки такого невиданного до сих пор в Латинской Америке явления, каким была для него Революция с большой буквы.
Здесь мы подошли к вопросу постепенной идеологизации Кортасара, наблюдавшейся в шестидесятые годы, теме, менее всего освещенной в печати и литературоведческих работах, посвященных его творчеству; процесс развивался с неуклонным и устойчивым нарастанием, иной раз в силу определенной доли наивности, но более всего из-за того, что он поставил себя в зависимость от кубинских властей. Трудно представить себе, чтобы такой человек, как Кортасар, вынужден был считаться с мнением Фернандеса Ретамара, искать его расположения, чтобы публиковаться в определенных журналах, как это было в случае с журналом «Мундо Нуэво», которым руководил Эмир Родригес Монегаль и который издавался в Париже, или позднее с журналом «Либре», членом редакции которого был, среди прочих, X. Гойтисоло; чтобы ему приходилось каким-то образом смягчать жестко наложенное Кубой вето, если он собирался дать интервью журналу «Лайф», или отказываться от приглашения прочесть курс лекций в Колумбийском университете в США, причем таким образом, чтобы не произвести ложного впечатления, – в таких случаях он отделывался натянутой улыбкой (чтобы не сказать, вымученной), – ведь речь шла о человеке сформировавшемся и независимом, которому было пятьдесят лет и перу которого принадлежало множество замечательных по своей выразительности литературных произведений.
Предложение Лесама Лимы о сотрудничестве в «Мундо Нуэво» и в журнале «Лайф» достаточно ярко демонстрирует отношение к Кортасару как к писателю, но он тем не менее старался ничем не вызывать недовольства кубинских властей. Согласие или несогласие на подобные вещи давал Фернандес Ретамар. Это подтверждается его перепиской с Кортасаром, когда тот выполнял требования Ретамара, подозревавшего происки приспешников и агентов ЦРУ в проекте с журналом «Мундо Нуэво», из-за чего Кортасар отказался публиковать там свои эссе, которые позднее появились в его книге «Вокруг дня на восьмидесяти мирах». В письме Фернандесу Ретамару, датированном июлем 1966 года, он говорит, что написал статью о романе «Рай» и что, просмотрев «три первых номера, которые грешат необъективностью с точки зрения твоих представлений», он считает, что должен послать эту статью Ретамару и тот, кроме всего прочего, сможет включить в нее свои размышления позитивного толка, касающиеся революции. Такая невероятная озабоченность мнением консультанта по поводу реализации любых своих планов и была позицией Кортасара, которой он так или иначе придерживался, и этого никак не могли понять ни его собратья по литературному буму, ни его читатели. Случай с журналом «Лайф» также служит яркой иллюстрацией этой позиции.
В конце 1968 года журнал «Лайф» обратился к нему с предложением напечатать интервью с ним по поводу изданий его произведений на испанском языке. Его первая реакция была негативной: никаких отношений с Соединенными Штатами, – какого черта! – только личные дружеские связи с писателями этой страны. Но он тут же подумал о возможностях, которые это интервью откроет перед ним, поскольку он сможет высказать свое мнение в отношении империализма и его далекоидущих последствий в таких странах, как Куба. Он был готов согласиться, если ему будет предоставлена возможность тщательно просмотреть рабочий текст перед тем, как он пойдет в печать. Редакция журнала, не без некоторого удивления (ни Уинстон Черчилль, ни Джон Кеннеди никогда не выдвигали подобных требований), приняла его условия, и работа над материалом продолжилась. Нижеследующий фрагмент письма Фернандесу Ретамару дает нам представление о том, насколько неловко чувствовал себя писатель в этой ситуации и насколько сильным было его рвение угодить Кубе: «Сейчас, когда вокруг столько непонимания, мне хочется знать, что ты думаешь обо всем этом и что думают Хайди и все мои друзья из „Каса де лас Америкас". Как только выйдет интервью, я немедленно пошлю тебе экземпляр; тогда ты сможешь судить, стоило или нет связываться с этим журналом, который пользуется такой невероятной популярностью среди латиноамериканской публики, не имеющей ни малейшего представления о нашей революционной печати, даже о литературе вообще. Первая часть интервью целиком посвящена политике; больше я тебе ничего не скажу, ты сам все увидишь и сам сможешь оценить. Но я бы не хотел, чтобы еще до публикации пошли какие-нибудь кривотолки: лучше позаботиться о здоровье заранее, чем лечить болезни потом» (7, 1324).
