Журин и Пивоваров всматривались в загоревших до черна, худых заросших людей, с огоньками спрятанного безумия в глазах.
Среди путейцев Речиц узнал своего давнего знакомого по воле. С гордостью представил он Журину и Пивоварову маленького черненького невзрачного человечка с желтыми пронзительными глазами, морщинистым бледным лбом и рыжей порослью щек, контрастирующей с черной шевелюрой.
— Лучшего расчетчика пропеллеров мир не знает, — отрекомендовал его Речиц. — Это Михаил Ильич Бочан, сотрудник ЦАГИ. В десятилетке были мы конкурентами по математике и физике.
— Как живется — можется? — спрашивал Речиц. Какими теориями сердце гложется?
— Не до теорий, — проскрипел в ответ Бочан, — шум.
Он приложил к виску маленькую руку и пояснил:
— Шум в башке. Гипертония второй год. После резни в бараке. Началось с украденной пайки, кончилось сорока шестью трупами. Я под тремя покойниками спасся. Весь кровищей пропитался, ногу вывихнул, но жив. С тех пор шум в башке, будто издалека рев всех на свете пропеллеров врывается под черепок. Трудно. Люди осатанели, оподлели. Живем в эру оглупленных «измами» движений, в эру массовых заблуждений и безумств.
Журин незаметно ткнул Пивоварова в бок.
— Да, да, это же говорит и Сергей Михайлович. — выпалил Пивоваров. — Эра массовых глупостей… Преследования за классовую и национальную принадлежность. Разве это не безумие? Массы, одурманенные демагогами… Массы, ведущие себя не по-людски… Оглупленное мутное сознание. Нецивилизованные, чуть ли не дикарские дела. Век массового атавизма, озверения…
— Говорят, Звэр виноват, — продолжал Бочан, — а по-моему это упрощенчество. Если бы вся советская атмосфера десятилетиями не отравлялась призывами к ненависти, грабежам, убийствам, насилиям — то никакой Сталин не смог бы втравить миллионы людей в массовую подлость против других миллионов людей. Вся система, противочеловеческий строй повинны в подлости десятилетий. Система вызвала массовую психическую травму. Мы — больные поколения. Изнасилованные поколения… оподлевшие поколения. Мы — темный полусумасшедший многомиллионный сброд, воспаленный ненавистью…
— Вкусно! — не удержался от восклицания Журин, — и это голос с другого конца земли.
— Очень долго считал я, — продолжал ободренный сочувствием собеседников Бочан, — что разговоры о жизни, как о борьбе всех со всеми это — преувеличение и вульгарность. До сидки состоял я в тихой должности. Никому не мешал. В книги со всего света по уши зарылся. Не то, чтобы худое делал, а неласкового слова никому не сказал. Оказалось, однако, что если во время не огрызнуться, не вцепиться в подвернувшийся бок, не тиснуть своевременно доносик иль иную пакость не учинить, то — пропал, съедят походя, для точки зубов. Дабы за понюшку табаку протеже иль давалку на твоё место пристроить.
Так и живи постоянно начеку, вникай в шаги потенциальных и явных врагов и, все равно, не уследишь. Слопают. Чем больше человек в работу, в науку, в творчество вникает, тем беззащитнее он, тем скорее загрызут. Такой не чует охотников, как токующий глухарь.
— Не лишнее ли мы болтаем, — предупредил Журин, беспокойно озираясь вокруг. — Мы в начале срока тоже были общительные, говорливые. После одиночек и потрясений хотелось высказать, что накипело, что болело, будоражило. Теперь иначе. Нам обломали рога, подрезали языки, законопатили души.
— А я прошел сквозь это, — отозвался Бочан, — страхом страх попрал. Я готов умереть, не жалея ни о чем. Всё в душе сгорело. Ни к чему не влечет. Тянешь лямку по инерции — и это всё. Красные термиты-подлецы гложут мозг, сводят с ума.
— Держитесь, Бочан, — подбадривал Пивоваров, — одна пчела лучше роя мух. Такие как вы — богатство народа. Мы живем на рубеже эр, на стыке цивилизаций, в годы, когда из вякающего уродца, зачатого в бурях войн и революций, начинает выглядывать облик грядущего.
— Не коммунисты ли, по-вашему, водители в грядущее счастье для всех? — Насторожился Бочан.
— Ну, что вы! — воскликнул Пивоваров. — Думаю, что никто, кроме кодла в Кремле, не считает коммунистов достойными вести человечество в будущее. Даже в народных демократиях, пересиливая страх, ратуют за свой путь. Сейчас в нашей стране новая общественная формация — ультраимпериализм партократии, диктатура профессиональных уголовников, разгул великодержавного шовинизма озверелых держиморд. Это — козырь в руках смерти — факельщики атомного побоища…
— Ай да, сынок! — воскликнул искренно восхищенный Речиц.
— Да, просветили парня, смотрит в корень; этого не ссучат, не замутят.
Этапника, произнесшего эти слова, Пивоваров прежде не замечал. Да и можно ли было отличить его от других? В чунях и выцветшем тряпье, изможденные, перегоревшие казались эти люди одинаковыми как китайцы для впервые увидевшего их европейца.
Бочан представил незнакомца. С деланной, но не насмешливой торжественностью сказал: «Имею честь: Петр Борисович Славин. Генетик. За морганизм-менделизм, против Лысенко — 25 лет. Яснейшая голова. Доцент и кандидат. Из Ленинграда.
С любопытством и сочувствием все смотрели на темное, высохшее, как бы опалённое лицо невысокого сутулого человека с русой порослью щек и выцветшими светлыми печально-строгими глазами.
Славин почувствовал, что должен что-либо сказать, присоединиться к общему греху крамольного разговора, приобщиться к общей опасной ответственности.
— Молодой человек (кивок в сторону Пивоварова) сказал сейчас, что на верхотуре страны — шпана, профессиональные мучители с врожденными преступными наклонностями. Это очень меткое замечание. Это свежая и глубокая мысль.
Вздохнув, продолжал:
— Вспомните лица вождей и их подручных. Соберите их фотографии; сколько угодно фотографий. Разложите перед собой. Всмотритесь. Ведь это рожи бандюг. Им бы только в кино — на роли маникальных убийц, садистов, истязателей, вурдалаков. Представьте себе их в кино… И это не случайность. Всех этих шишкомотов в центре и на местах десятки лет тщательно отбирали и отбирают. Решающим для выбора, для возвышения, для попадания в касту правящих было и есть одно: врожденная предрасположенность к злодейству и соответствующая житейская практика.
— Давай, давай Петя! — оживленно подзадоривал Славина Бочан. — Крой генетикой! Ложи сосов на лопатки! Бодай их хромосомой!
— Скажу и с точки зрения генетики, — продолжал Славин, — потому, что Вы, как и почти все в стране, не могли об этом прочесть. В очень узком кругу это поняли и одних за это сразу укоротили, а других — с проволочкой.
