Командир полка майор Краузе внезапно встал на нашу защиту. Добился изменения приказа в сторону его смягчения: батальон сдает оружие, люди помещаются в лагерь, но не на положение военнопленных, а на положение резервной части, без права увольнения за ее пределы, т. е. фактически под охраной, но с сохранением военного полевого пайка. Офицеры остаются при оружии, но под домашним арестом, т. е. на казарменном положении впредь до решения общей судьбы.
И тут наступил момент, когда авантюризм Сахарова проявился в полном блеске.
Через три дня после случившегося с батальоном в Пскове вдруг появился Сахаров. Уже потом я узнал, что минувшим летом за его деятельность в духе развития русского национализма в добровольческих частях он и был отозван из организованной им бригады, и ему было запрещено формально под угрозой суда появляться на оккупированных русских территориях.
Однако, ловко используя немецкую межведомственную неразбериху, когда одно и то же дело по разным линиям своей деятельности подчинялось различным, зачастую соперничающим и даже враждующим ведомствам, он сумел «обвести вокруг пальца» какое-то начальство в верхах, вытянуть из него липовый приказ, якобы дающий ему право принять проштрафившийся батальон в Пскове, и отправиться с ним на запад, для размещения по укреплениям так называв-мого Атлантического вала. Все это он предпринял после телефонного звонка Ламздорфа, который позвонил Сахарову в Берлин из Пскова и рассказал о случившемся.
С этим «приказом» он и прилетел в Псков. Там ничего не знали о том, что Сахарову было запрещено появляться на русской территории. И тут сработала эта странно устроенная немецкая бюрократическая система. Ведь запрещение Сахарову было дано по линии «Цеппелина», т. е. по ведомству СС, теперь же все дело шло по линии Вермахта, т. е. армии. Это разные ведомства, внутри своей государственной системы далеко не дружащие и соперничающие. Поэтому приезд Сахарова в Псков, блестяще владеющего языком, прекрасно воспитанного, с аристократическими манерами и лоском, прекрасно знающего все психологические слабости немцев, чем-то напоминал въезд победителя на белом коне! Во всяком случае, вермахтовскому начальству в штабе армии «Норд» и в голову не пришла мысль о каком-то криминале. Официально все выглядело вполне законно, и с чисто немецкой оперативностью немцы в два дня выполнили все требования Сахарова: вывод батальона из лагеря, возвращение ему оружия и подачу железнодорожного состава для отправки батальона на запад. Все происходило с кинематографической быстротой.
С песнями роты промаршировали по Пскову к вокзалу, погрузились в эшелон и тронулись на запад. Ехали через Валки, Ригу и Каунас.
В Каунасе вдруг остановка. Задержка. Стоим час, другой, полная неизвестность. Сахаров был вызван куда-то на вокзал сразу после остановки, затем он вернулся в штабной вагон, предложил поиграть в преферанс. Спокойно и невозмутимо играл часа-два или три, еще раз сходил на вокзал, опять вернулся и продолжил игру. Наконец его опять вызывают, на этот раз ненадолго, и вскоре он возвращается. Говорит мне и Ламздорфу: «Забирайте вещи и идемте». Куда, зачем – мне непонятно, хотя Ламздорф, я вижу, знает. Приходим в помещение военного коменданта. Там много офицеров, среди них один русский – наш старый полковник Бородин, едущий с нами в этом же эшелоне.
Сахаров, показывая на меня, говорит коменданту-майору: «Вот этого офицера я беру с собой, батальон к передаче готов», – и тут же, не прощаясь, поворачивается и уходит, мы – за ним, я – в полном недоумении, не понимаю, что происходит. Идем пешком по улицам Каунаса в какую-то гостиницу. По дороге Сахаров рассказал мне всю свою эпопею с приездом в Псков и вызволением батальона из лагеря. Но пока мы ехали из Пскова до Каунаса, немцы разобрались в сахаровской авантюре, последовал приказ задержать эшелон в Каунасе, сгрузить, разоружить и вместе с офицерами запереть в лагерь военнопленных, Сахарова и Ламздорфа – арестовать. Это и было объявлено Сахарову, когда его вызвали в первый раз. На это Сахаров сказал, что любая попытка исполнения этого приказа немедленно вызовет бунт всего батальона. Люди прекрасно вооружены, обучены, обстреляны, кроме того, крайне раздражены последними событиями с ними, находятся в состоянии повышенной возбудимости и готовы на все, хоть они и погибнут, но наделают много бед, разнесут железнодорожный узел в клочья, предлагаю снестись с Берлином, доложить обстановку и пересмотреть приказ. Повернулся и пошел играть в карты. Но успел шепнуть Ламздорфу, чтобы тот готов был поднять батальон по тревоге.
Во время игры я не видел у Сахарова никаких следов волнения или напряжения, играл он совершенно спокойно, без ошибок и ничем не выдал ответственности этих часов ожидания. Как потом мы узнали, в это время к вокзалу стягивались имевшиеся в городе воинские части на случай обещанной Сахаровым заварухи.
Когда он ходил второй раз к коменданту, ответ из Берлина еще не был получен, а когда его вызвали третий раз, то решение было таково: батальон не разоружать, командование передать старшему по чину офицеру (таким был полковник Бородин), отправить батальон через Берлин во Францию, офицеров-эмигрантов Сахарова и Ламздорфа откомандировать в Берлин. Сахаров и тут нарушил приказ, прихватив с собой еще и меня.
Спустя ровно три года мне пришлось давать показания следователю СМЕРШа (советская армейская контрразведывательная организация «Смерть шпионам») о своих похождениях. Когда дело дошло до каунасского эпизода с Сахаровым и с нашим батальоном, он даже рассмеялся – так неправдоподобно, по его полному убеждению, я врал. Но я не врал. Все именно так и было. И потому так было, что происходило именно у немцев.
Почему-то не принято рассматривать различные общественные, социальные явления через призму национального характера народа, в гуще которого это явление происходит. Укоренилось представление, что социальное стоит над национальным, и потому социальные явления одинаковы и у всех народов, имеющих одинаковую общественно-политическую и экономическую организацию общества. Однако жизнь говорит, что это не так. В действительности национальный характер народа определяет всю структуру общества, окрашивает его в национальные цвета, заполняет его национальным содержанием.
Наверное, тысячи томов написаны по поводу звериного характера немецкого фашизма, гитлеровского национал-социализма. Но значительно меньше бумаги истрачено на исследования особенностей национального характера, присущего в той или иной степени каждому немцу. А между тем именно эти особенности и делали возможным то, что такие авантюры, как сахаровская, с его приездом в запрещенный для него район и вызволением целого батальона, были возможны у немцев, в то время как подобного рода «штучки» в Советском Союзе, например, и думать нечего было бы осуществить.
