— Напишите речь и экземпляр представьте в горком.
Последняя фраза прозвучала почти как приказ.
Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:
— Здравствуйте, товарищи! — Снова зыркнул в бумажку. — Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..
И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:
— Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.
Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое раздражение.
— Хорошо, хорошо, — смягчился голос из горкома, — об этом мы подумаем, посоветуемся. Но текст надо представить. Ждем.
Сутки лихорадочно размышлял: «Что и как?!»
Позвонила секретарь МК по идеологии:
— Евгений Семенович, что-то не видно текста вашего выступления…
— Пожалуйста, умоляю вас, избавьте меня от чтения речи.
— Ну, такой порядок… Так полагается… — мягко, хотя и несколько снисходительно, убеждала секретарь.
Я, как мог, продолжал сопротивляться.
— Ну, представьте себе: вам объясняются в любви и смотрят не в глаза, а в бумажку!..
К счастью, мой экспромт она приняла не так, как ее помощник.
— Какой ужас!.. — воскликнула секретарь по идеологии и долго смеялась. — Ну ладно, так и быть. Но все-таки, хоть вкратце расскажите, о чем хотите говорить. Поймите, мне ведь тоже надо докладывать. — Ее доверительная интонация размягчила меня.
— О чем буду говорить? — переспросил и признался: —Да о любви же! О том, как женщины воевали, как трудились, как лечили, как кровь сдавали раненым, как умеют они терпеть…
— Ой-ой, Евгений Семенович, — вздохнула она. — Ну ладно, рискнем. — По-доброму благословив меня, она рискнула на бесконтрольное выступление артиста. Без цензуры, так сказать.
На сцене Большого, за кулисами, среди знатных женщин страны царило хоть и приглушенное, шепотливое, но оживление: объятия, рукопожатия, поцелуи, улыбки…
Только я успел благодарно поцеловать руку знаменитого хирурга Зои Сергеевны Мироновой, в свое время лечившей меня, как откуда ни возьмись двое «в штатском». Вежливо, но упруго-настойчиво они оттеснили меня в глубь сцены, шепнув: «За нами», Я, подпираемый ими с боков, послушно пробирался через возбужденную толчею. Вдруг слышу голос Валентины Терешковой:
— Евгений Семенович, сядем рядом!..
Опыт высиживать скучные доклады у нас уже был, но не успел я и словечка ей сказать, как «штатские» настойчиво повторили: «За нами!»
Подвели меня к правой кулисе, поставили у второго президиумного ряда, скомандовали:
— Стоять здесь. Когда и где надо сесть, скажем!
По чьему-то велению ряды на сцене (кроме передних двух) быстро и бесшумно заполнялись женщинами — гордостью и красой Москвы. Пространство вмиг засверкало, словно южное ночное небо звездами, орденами и медалями.
— А мне куда?
— Стоять!
К первому ряду на сцене вышел, стараясь выглядеть бодреньким, Леонид Ильич Брежнев. За ним — члены Политбюро. Во второй ряд потянулись кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК.
Долго и бурно народ и партия стоя аплодировали друг другу. Сели.
— Ваше место крайнее во втором ряду. — «Штатские» легонечко вытолкнули меня на сцену.
Я оказался рядом с М.С.Горбачевым, тогда только-только вошедшим в верха государственной элиты.
Доклад, выступления — и все по написанному. Я, честно говоря, даже струхнул: у всех ораторов так это стройненько получается, а меня, не дай Бог, понесет… Все-таки бумажка — это дорожка…
Встала «моя» секретарь МК. Я понял — пошла на риск.
— Вас приветствует…
Михаил Сергеевич шлепнул меня ладошкой по коленке, сказал:
— Давайте! По-нашему, по-казацки!
До трибуны было всего три-четыре шага, а шел я, как мне показалось, вечность. Помню начало:
— Милые женщины!.. Я пришел объясниться вам в любви!..
Поскольку речь часто прерывалась аплодисментами, это горячило меня и подстегивало…
Из-за спины услышал знакомое причмокивание и голос Леонида Ильича.
— Это кто говорит? — спросил он довольно громко.
Ему проокал М.А. Суслов:
— Это говорит артист… — Через еле заметную паузу он назвал мою фамилию. Наверное, заглядывал в бумажку. А может, мне это только так показалось…
— Хорошо говорит, — похвалил Генсек.
В антракте, перед праздничным концертом, ко мне подошла «моя» секретарь и, нисколько не смущаясь своего волнения, спросила:
— Слышали, как вас принимали? — Я кивнул, что «да». — Ну, и мне полегчало, — призналась она, очаровательно улыбнувшись.
Я тогда подумал: надо же — человек облечен властью, положением, слывет строгой, волевой… А на поверку оказалось хрупкое, ранимое существо…
В такой категоричной форме мне неоднократно задавался, устно или письменно, вопрос о сыгранной мною в фильме «Солдаты свободы» роли Л.И.Брежнева. А то и похлеще спрашивали: «Как вас угораздило это играть?»…
Зрителей я понимаю. Они составили, исходя из предыдущих моих работ, своеобразный, как теперь принято говорить, имидж актера Матвеева. И не дай Бог уклониться от привычного амплуа, сыграть, например, не драматическую, а комедийную роль, не положительного, а отрицательного героя — это расценивается чуть ли не как измена ему, зрителю. И пойдут возмущенные письма вроде: «Пожалуйста, не играйте негодяев, вам это не идет!» Так было после «Краха», где я выступил в роли полковника Павловского, отъявленного антисоветчика. Или: «Ваше исполнение тестя в „Отцах“ убило во мне веру в вас. Жаль. Извините…» Вот так.
Что кривить душой — неприятно читать такое. И все же это — зритель, мой зритель. И не считаться с ним нельзя — ради него я живу, для него тружусь. Ему можно простить заблуждения и непонимание…
Но вот когда критики, журналисты начинают заниматься обыкновенной, нет, не обыкновенной, а подленькой травлей, походя рассыпают колючки, ехидные подковырки, — остается только диву даваться.
К примеру, в одном из первых изданий Энциклопедического словаря сообщалось, что Матвеев Е.С. сыграл роль Леонида Ильича Брежнева в фильме «Освобождение» и… все. Вся моя предыдущая творческая жизнь сведена была лишь к этой эпизодической роли.
