В другой раз он мне говорит:— Значит, ты вовсе в коммунизм не веришь?— Не верю, Владыка. А вы неужели верите?— Я верю.— А в какой коммунизм вы верите? В наш? В китайский? В югославский или эфиопский?..
Он мне:— Ты, наверное, потому так любишь отца Иоанна Кронштадтского, что у него проповеди против социалистов.— Нет, — говорю, — не только за это, Владыка.
Помнится, одним из самых длительных споров наших с Владыкой был спор об А.Солженицыне и его “Архипелаге”. Это происходило в самый разгар скандала в связи с публикацией вещи.Надо сказать, за всенощной Владыка всякий раз проповедовал. И вот после очередной нашей с ним беседы о Солженицыне он стал говорить на тему любви к родине. Это чувство, по его понятиям, подразумевало принятие большевизма и безоговорочную поддержку режима. При этом подразумевалось, что такие писатели, как Солженицын, наносят стране вред.Окончив проповедь Владыка вернулся в Алтарь и, повернув ко мне голову, сказал:— Ну, ты понял?Вместо прямого ответа я проговорил:— Кесарь и прокуратор — это еще не родина.
И еще на ту же тему. Владыка никогда к проповедям специально не готовился. Почти всегда это бывала чистая импровизация. И даже было у него нечто вроде игры. Когда приходил какой-нибудь новый человек, Владыка перед тем, как выйти на амвон, мог спросить гостя:— О чем сказать проповедь?И если пришедший высказывал какое-нибудь пожелание, архиепископ тут же начинал говорить на заданную тему.Помнится, был на Ордынке какой-то священник из Америки. Он попросил Владыку произнести проповедь об исцелении Господом слуги центуриона (Мтф. 8, 5-13).А я тут не удержался и говорю:— Владыка, скажите о том, как Спаситель благотворил оккупантам своей родины.Он взглянул на меня и сказал полушутя:— На поклоны поставлю.
Вообще же проповедник он был превосходный. Разумеется, если не касался политики или мнимого “сродства” Христианства с коммунизмом.За каждым богослужением, которое он возглавлял, Владыка Киприан непременно проповедовал. Но мало того, проповеди его составляли целые циклы, и если какой-нибудь человек слушал их в течение всего года, он мог получить вполне связное понятие о евангельском учении, Церкви, таинствах и богослужебном уставе.
По сложившейся в храме на Ордынке традиции регент правого хора Н.В.Матвеев два раза в году устраивал себе нечто вроде бенефиса. 8 ноября его хор пел “литургию П.И.Чайковского”, а в марте — “всенощную Рахманинова”. Я вовсе не поклонник этой псевдодуховной музыки, да и Владыка Киприан был почти тех же мыслей. Но в семидесятые годы это были события, так сказать, в жизни “музыкальной Москвы”. На Ордынку приходила “вся консерватория”. Нашествиями этими простые наши прихожанки бывали чрезвычайно недовольны. Глядя на множество неверующих людей, старушки неприязненно говорили:— Опять Рахман поет...(Это — на всенощной Рахманинова.)Так вот на этих самых богослужениях Владыка Киприан говорил особого рода проповеди, рассчитанные на гостей — московских интеллигентов, музыкантов и меломанов. А поскольку среди них, разумеется, преобладали лица определенной национальности, я как-то сказал Владыке:— Знаете, к какому жанру принадлежат ваши проповеди в такие дни?— К какому же? — спросил он.— Это — особый жанр: “Рече архиерей ко пришедшим к нему иудеем...”(Тут требуется пояснение. Очень многие евангельские тексты, которые читаются на богослужении, начинаются такими словами : “Рече Господь ко пришедшим к Нему иудеем...”)
Как-то Владыка рассказывал, каким образом ему удалось уговорить старого московского уполномоченного Трушина (в мое время на это месте сидел уже некто Плеханов), чтобы тот дал согласие на рукоположение одного из иподиаконов.— Я ему говорю: “Он у нас уже все пробовал — в институт поступал и на гражданской работе был — ничего у него не выходит. Видно, быть ему диаконом...” Трушин засмеялся и говорит: “Ладно, рукополагайте!..” А с Плехановым такая сцена была бы невозможна.Я тут говорю:— А тем более с Ульяновым.Владыка удивился:— А кто такой Ульянов?— А вы вспомните, кто такой н а с т о я щ и й Плеханов...
О себе он говорил так:— У меня очень левые политические убеждения, но в области церковной я — консерватор.И это вполне соответствовало действительности. Он помнил, хранил, берег и старался осуществлять в своем храме старые московские традиции... Он отрицательно относился к модному в те годы экуменизму, хотя по высокому положению своему не всегда мог уклониться от участия в подобных мероприятиях.Помнится, по распоряжению патриарха в храме на Ордынке состоялось экуменическое моление. Владыка принял инославных гостей весьма радушно, но в самый момент молитвы сидел в своем кресле в Алтаре.Он рассказывал о другом подобном случае, когда уклониться ему не удалось.— Мы все стоим, иностранцы вокруг, каждый молится на своем языке. А со мною рядом стоит покойный отец Павел Соколовский, он только один по-русски и понимает... А я руки сложил, глазки закатил и говорю: “Господи, прости меня, грешного, за то, что я участвую в таком богомерзком деле...” Отец Павел мне говорит: “Владыка, перестаньте... Я сейчас смеяться начну...”
Вообще же юмор был присущ ему в высокой степени. Вот я вспоминаю, как сопровождал его при посещении английского павильона на международной выставке. Там нас принимал мой покойный приятель, ирландец Майк Туми, разумеется, католик. Он был весьма польщен приходом православного архиепископа и, когда мы сели за стол, осведомился, что высокий гость будет пить. Владыка сказал:— Как священнослужитель и монах я должен сказать: только воду. Но как гость я говорю: то, что мне предложит хозяин.Мистер Туми ответил:— Но ведь был уже такой случай, когда вода превратилась в вино.— Да, был, — подтвердил Владыка, — но до этого было уже много выпито.
Были мы с ним в бане. Я шутливо спрашиваю его:— Владыка, а монашествующий может мыться “Семейным” мылом?Он, не задумываясь, отвечает:— Нет. Только “Яичным”...(Надо сказать, что баню он очень любил и в течение десятилетий каждый четверг ходил в один и тот же номер Центральных бань. В последние годы, если я по четвергам оказывался в Москве, то непременно составлял ему компанию.)
Владыка Киприан не терял чувства юмора и во время своих приступов гневливости. Даже так, достаточно было его рассмешить, как гнев угасал. Помнится, на одном богослужении произошла какая-то путаница.Владыка в Алтаре допрашивал всех с целью выявить виновного в недоразумении. Вот он обращается к протодиакону о. Г.Л.:— Хорошо. Но вот ты... Ты ведь хорошо службу знаешь. Он тебе ни к селу ни к городу подает кадило... Зачем ты его взял?Протодиакон опасливо смотрит на архиерея и говорит:— На всякий случай...Общий смех, Владыка смеется сильнее прочих...
