Наконец-таки мы остались вдвоем. Директор облегченно вздохнул, потом стал любезно расспрашивать меня обо всем, а затем заговорил о трудностях педагогической профессии, в которой, как стало ясно из его рассуждений, самое главное не прибегать к «последней мере». Теория «предпоследней меры» была его коньком. Позже, когда он «садился на него» на педсоветах, все мы тяжело вздыхали, осознавая, что это всерьез и надолго. Но там все же кто-нибудь (чаще всего завуч) его «угомонял», а тут перед молоденькой учительницей он говорил часа три.
На выпускной вечер я явилась в десятом часу. Меня встретили общим гулом и громкими возгласами:
— Ну, наконец-то! Позже не могла? Налейте ей штрафную!
Но мне и самой было обидно: за два года я успела привязаться и к сокурсникам, и ко многим преподавателям, среди них были чудесные люди и превосходные профессионалы. «С горя» я первый раз в жизни выпила все, что мне поднесли с разных сторон, потом посмотрела вокруг и сказала:
— А что это вы все качаетесь? Пьяные, что ли? Ну, неважно, я танцевать хочу, — и изобразила нечто вроде книксена, приглашая на вальс милейшего и мудрейшего Александра Адамовича, нашего историка. Тот взглянул на меня в крайнем изумлении, но приглашение принял и даже прошелся со мной в вальсе несколько тактов, после чего вручил Юре, который чуть ли не на руках доставил меня домой.
Да, знакомство с 519-й школой было как первый блин — комом. Однако это оказались только цветочки, а вот ягодки…
Первое сентября. Я учительница, а вот мои ученики: 40 мальчишек, пятиклассников, отдельной стайкой на школьном дворе. Рядом много других стаек, при каждой, как я, классный руководитель. Звенит звонок. Я иду на свой самый первый урок.
Неприятности начались, как только они сели, а вернее, стали «делить места». Один только хочет сесть, другой его отпихивает и кричит:
— Роксана Николаевна, скажите ему, я тут в прошлом году сидел.
— Нет, это я сидел, ему скажите!
— Ой! А Колька мне книжки порвал!
— А он первый полез, вот как дам!..
Все это — спектакль, устроенный специально. Я прекрасно это понимаю, но ничего не могу поделать, а они, видя это, распоясываются окончательно. Сорок пять минут кажутся мне вечностью и заканчиваются полным триумфом сорванцов. Один из них под конец лихо отплясывает на моем учительском столе, остальные в упоении гогочут…
Звонок. Бреду в учительскую.
— Ну, как? — спрашивает завуч Зоя Дмитриевна и по моему лицу понимает, что плохо.
— Пойдемте в мой кабинет, не надо, чтобы вас сейчас видели другие учителя, — она уводит меня к себе и плотно закрывает дверь.
А я закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы, но они все равно текут.
— Дайте листок бумаги, я заявление напишу, не буду, не могу быть учительницей, лучше уборщицей, полы мыть, кем угодно, но только не это.
— Ну-ну, не надо, обойдется, увидите, — пытается она меня утешить, но я реву в три ручья. Тогда она меняет тактику:
— Странно, мне показалось, что вы человек волевой и самолюбивый, как же можете так быстро сдаться? Жаль, если я ошиблась, но, если так — вот бумага, пишите заявление.
Она выходит. Звенит звонок на урок. Как хорошо, что сегодня у меня их больше нет.
Выхожу в коридор — тишина, везде идут занятия. Ну, это, наверное, только в коридоре тишина, представляю, что творится в классах. На цыпочках подхожу к одной двери, заглядываю в щелочку. Урок географии. Мальчишка у карты, водит указкой, остальные слушают — никаких эксцессов. Странно. Но, может, это какой-то особый класс?.. Иду к своему 5 «Б». Дверь полуоткрыта, математичка диктует задачу, мои сорванцы пытаются ее решить. Но почему же, черт возьми, ей они подчиняются, а мне нет?!
— Алехин, сядь, как следует, — говорит математичка.
Ага! У нее тоже не все гладко.
— Что, я не сижу что ли? Как еще сидеть надо? — огрызается Алехин. Да это тот самый мальчишка, что плясал у меня на столе.
— Не смей мне отвечать, решай задачу.
Алехин что-то бурчит, но склоняется над тетрадкой.
«Ей легче, она знает их фамилии», — пытаюсь я оправдать свой провал и сама себе возражаю: «Но ведь никто не мешает и тебе их узнать». «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог», — вспоминаю пушкинское и чувствую, что мне хочется снова войти в класс, что я не успокоюсь, пока не подчиню себе их всех до единого.
Весь день я разрабатывала стратегию, на следующий приступила к ее осуществлению. Итак, первое — фамилии. Накануне я их почти выучила наизусть, но ведь надо понять, кому какая принадлежит — это второй пункт разработанного мною плана.
Звенит звонок, направляюсь к 5 «Б» и еще из-за двери слышу:
— Во, ребята, сейчас цирк будет!
«Ах, черти», — рывком открываю дверь. Резкость и решительность моего появления производят некоторое впечатление: встали они сегодня дружнее, чем вчера, теперь надо не дать им перехватить инициативу:
— Баранов, как стоишь?! — говорю наугад.
— А как надо? — комаром пищит самый маленький и тщедушный мальчишка, который, кажется, единственный стоял как надо.
Реплика Баранова вызывает смех, но я не даю им разгуляться и приступаю к выполнению своего плана.
— Сейчас я вас всех пересажу, как считаю нужным.
Мой замысел прост: я посажу их попарно, соединяя первого с последним по алфавиту. Чертеж класса с расположением парт передо мной, на чертеже все пронумеровано и расписано: кто за какой партой должен сидеть. Но одно дело замысел, другое — его осуществление.
— Баранов и Шаманов, садитесь сюда, — называю я первую пару, нарочно пропуская Алехина, чтобы избежать конфликта с самого начала Но, как назло, на предназначенной этой паре парте уже развалился Алехин.
— Чего это я буду им свою парту уступать, нашли дурака, да я тут с первого класса сижу.
— А я почему должен с Барановым сидеть, я с Кочкаревым всегда сидел, — подхватывает Шаманов, — на что мне Баран — бэ…э…э…
Все хохочут.
Кажется, «цирк» все-таки будет, если не настою на своем.
— Закрыть рты!
Смех стихает.
— Алехин, встань. Встань, я сказала.
Все же поднялся.
— Иди сюда и стой, пока я всех не рассажу.
— Вот еще! Чего это я буду стоять? Я лучше здесь посижу. — И он направляется к моему стулу.
«Ах, стервец!» — и, забыв от злости все последние и предпоследние меры, я бью по стулу ногой. Не успевший сесть Алехин оказывается на полу. Восторг и хохот класса, но «коверным» в цирке оказывается Алехин, и он теряет самообладание:
— Вы че? Чего самоуправничаете. Я директору скажу.
— Правильно, — я распахиваю классную дверь. — Ступай к директору, Алехин, все ему расскажи, пусть он меня в угол поставит… — и под одобрительный смех выталкиваю его из класса.
