Вернувшись в Мелихово, он стал собираться за границу. Поехал сперва в Биарриц, откуда дурная погода погнала его в Ниццу.
Как раз в это время Франция переживала процесс Дрейфуса-Золя. Этот в свое время нашумевший процесс, к которому Чехов относился с обостренным интересом, был одним из тех толчков в росте его самосознания, который необычайно ускорил последнюю борьбу с «внутренним рабом».
Дрейфус — Золя, Чехов — Суворин
Напомним некоторые подробности этого исторического дела. Альфред Дрейфус — еврей, родом из Эльзаса, артиллерийский капитан при генеральном штабе, был заподозрен в шпионаже. Военный министр, генерал Мерсье, представил в 1895 году какие-то таинственные документы, которые, якобы, обличали Дрейфуса. Дрейфус был привлечен к суду.
Но ни ему, ни его защитнику Деманжу эти уличающие документы предъявлены не были. Военный суд, разжаловав Дрейфуса, сослал его в пожизненную ссылку в Кайенну. Клерикальная партия торжествовала. Был осужден еврей. «Заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней», — как говорил Чехов, — изучавший процесс по стенографическим отчетам.
Разжалование Дрейфуса и все обстоятельства, при которых совершалась отправка его в ссылку, произвели самое гнетущее впечатление на всех честных людей Франции. На процессе все было подстроено. Эксперты, которые должны были произвести анализы документов, якобы написанных рукой Дрейфуса, были нелепые чудаки, из которых один даже оказался сумасшедшим. Все об этом отлично знали, и, тем не менее, их безграмотной экспертизе поверили.
Тогда брат Дрейфуса — Матье, обратился к генералу Вильо, военному министру, с письмом, в котором указывал на настоящего виновника в шпионаже — на майора Эстергази. По настоянию сената дело о военном шпионаже стало вновь предметом судебного разбирательства. Но это касалось одного только Эстергази, а Дрейфус так и оставался в ссылке и лично его процесс пересмотрен не был. В процесс вступает памфлет Золя (Золя Эмиль (1840–1902). Знаменитый французский писатель, один из последователей натуралистической школы. В двадцати томах романов, составивших цикл «Ругон-Макары», с беспощадной силой изобразил время Наполеона III — «странную эпоху безумия и позора». «Ругон-Макары» — это естественная и социальная история одного семейства во время Второй империи. В этом цикле особенно интересны романы: «Карьера Ругона», «Чрево Парижа», «Ошибка аббата Мурре», «Нана», «Страница любви», «Дамское счастье», «Жерминаль», «Творчество», «Земля», «Накипь», «Доктор Паскаль». После Ругонов Золя создает цикл романов о городах: «Лурд», «Рим», «Париж», обличающих проделки католического духовенства и являющихся романами антиклерикальными. Сторонник демократии, Золя, однако, не понимал корней классовых конфликтов и верил в возможность «мирного договора» между капиталистами и рабочими. Лучшее русское издание Золя вышло несколько лет назад в изд-ве «Земля и фабрика». Чехов высоко ценил выступление Золя в пользу невинно осужденного Дрейфуса. Узнав о смерти Золя, Чехов писал жене: «Сегодня мне грустно, умер Золя. Это так неожиданно и как будто некстати. Как писателя, я мало любил Золя, но зато как человека, в последние годы, когда шумело дело Дрейфуса, я оценил его высоко») «Я обвиняю», в котором вся гнусная махинация суда вскрыта была до конца. Золя обвинял генеральный штаб и военных министров в заведомой лжи, клевете, подлогах и попустительстве. Процесс Золя, обвиненного в оскорблении власти, закончился обвинительным приговором.
Но на процессе Золя был установлен истинный виновник подделки документов, которыми пользовались для того, чтобы обвинить Дрейфуса. Это был Анри. Скандал получился неслыханный и соединенное присутствие кассационного суда, отменив решение парижского военного суда, передало дело Дрейфуса на новое рассмотрение.
Дрейфус 1 июня 1899 года был привезен во Францию. Несмотря на пламенную защиту адвоката Лябори, суд, под продолжавшимся натиском клерикалов и шовинистов, снова обвинил Дрейфуса, но на этот раз признал его «достойным снисхождения». И тогда Дрейфус был «помилован» президентом Феликсом Фором.
Русская пресса, за малым исключением, была на стороне Дрейфуса и Золя, тем не менее, многие, даже либеральные газеты, боялись высказаться откровенно, а официальные рептилии, во главе с «Новым временем», повели яростную кампанию против Золя и Дрейфуса.
Чехов сразу стал на сторону Золя, которого он называет «благородной душой». «Новое время» продолжало печатать погромные статьи и выливать ушаты грязи на всех, кто был на стороне Золя. Суворинская газета утверждала, что все защитники Дрейфуса подкуплены еврейским синдикатом. Поведение «Нового времени» глубоко волновало Чехова. «Новое время» — писал он — просто отвратительно».
Факсимиле А. П. Чехова. Фото-копия с листков записной книжки
Дело Дрейфуса сыграло в жизни Чехова решающую роль. Во-первых, он окончательно и навсегда порывает с «Новым временем», что в сущности уже было сделано раньше, ибо после нескольких публицистических заметок, напечатанных в «Новом времени» еще в 1893 году, Чехов не дал суворинской газете ни одной строчки.
Во-вторых, во всей неприкрытости проявленная «Новым временем» гнусность не могла не повлиять и на личные отношения с Сувориным, последние нити близости с которым рвутся как раз после 1897—98 годов.
Выработав в себе определенное отношение к «Новому времени» и сняв с себя гнет воздействия Суворина, то есть перестав видеть в нем нравственный для себя авторитет, Чехов избавлялся и от всех последствий тех отрав, которыми заражала его суворинская идеология.
Впрочем, еще задолго до дела Дрейфуса им был написан рассказ «Скрипка Ротшильда», один из самых сильных рассказов русской литературы, бьющих по антисемитизму. А ведь за несколько лет до появления «Скрипки Ротшильда», Чехов в «Новом времени» поместил вполне нововременскую «Тину», — рассказ с явно выраженной юдофобской тенденцией.
В таких противоречиях и раскрывается весь Чехов. Процесс Дрейфуса ставит точку: Чехов до конца изживает свой антисемитизм.
Но этот процесс борьбы с внутренним «рабом» продолжает развиваться в направлении, повторяем, чисто этическом. Если Чехов избавился от тех или иных своих предвзятостей в отношении явлений социальной и политической жизни, то это еще вовсе не свидетельствует о наличии у него стройного и целостного миросозерцания. Да, он мог бы теперь из старой своей формулы — «я не консерватор, не либерал…» исключить слово «консерватор» и сказать, что он стал либералом, мечтающим о конституции.
