Очнулся он от толчка. Перед ним стоял Хуан Карвайо и Гонсало-Гомес де Эспиноса.
— Почему вы вернулись раньше времени? — вскочив, закричал итальянец.
— Нам кажется — островитяне что-то замышляют. Всюду воины в полном вооружении, женщины и дети исчезли. Мы решили убраться, пока не поздно, — сказал судья.
— Почему же вы не предупредили остальных? — опросил Пигафетта.
— Я звал с собой Дуарте, но он отказался, — отвечал Карвайо.
В это время с берега раздались крики. Моряки бросились к борту. Толпа островитян тащила связанного Хуана Серрано. Его камзол был разорван и весь в крови. На плече его краснела рана.
Моряки подняли якоря, и корабли подошли ближе к берегу. Пушкари стали стрелять из бомбард по селению.
Серрано рвался из рук конвоиров и кричал, требуя прекратить стрельбу и прийти ему на помощь.
— Все убиты во время пира, — донеслись слова Серрано. — Переводчик раб Энрике изменил нам! Он заодно с раджой! Спасите меня! Дайте за меня выкуп товарами, умоляю!
Многие моряки бросились было к трапам, но Карвайо, к которому перешло теперь командование, запретил кому бы то ни было трогаться с места. Серрано умолял Карвайо, напоминал ему, что они родственники, молил не поднимать паруса и уверял, что как только корабли тронутся в путь, его, Серрано, убьют. Испанцы стали требовать, чтобы Карвайо не оставлял товарища в беде. Но Карвайо грубо прикрикнул на них и велел поднимать паруса.
Видя, что вверх по мачтам полезли матросы и паруса начали надуваться, Серрано разразился проклятиями. Но корабли тронулись в путь, и скоро голос Серрано замолк[66].
«…Мы были так изнурены голодом и так плохо снабжены припасами, что много раз готовы были бросить корабли и устроиться на какой-нибудь земле, чтобы окончить там свои дни».
Антонио Пигафетта, «Путешествие и открытие Верхней Индии, совершенное мною, Антонио Пигафетта, винчентским дворянином и родосским кавалером».
Злополучный остров Себу скрывался из виду. Сначала моряки перестали различать селение, потом известковые скалы и прибрежный лес превратились в белую и зеленую полоску. Затем все растворилось в морском просторе.
Угрюмые моряки работали молча. Всех угнетала гибель товарищей. Многие считали, что Карвайо совершил позорное предательство, покинув на произвол судьбы Серрано и других товарищей.
Судья с писцом обходили корабли и составляли опись вещей погибших моряков. На «Тринидаде» хозяйничал Хуан Карвайо.
Через несколько часов корабли стали на якорях у остроконечного мыса острова Бохол. Созвали совет, чтобы обсудить, что делать, подсчитать людей и запасы. Выводы были печальные. На трех кораблях оставалось всего сто тринадцать человек. Много было раненых и больных. Стало трудно управлять кораблями — подъем парусов и лавирование отнимали очень много времени, потому что на каждом корабле было слишком мало матросов.
Осмотрели корабли. В самом плохом состоянии был «Консепсион», и моряки решили пожертвовать этим судном. Все ценное они перегрузили с него на другие корабли, сняли паруса и снасти, сорвали железные части, а потом подожгли.
Плавание армады Магеллана у Марианских, Филиппинских и Молуккских островов.
Теперь на «Тринидаде», которым командовал Хуан Карвайо, было шестьдесят восемь человек экипажа, а на «Виктории» — сорок пять человек. Капитаном «Виктории» выбрали судью де Эспиноса.
Начались скитания в поисках Молуккских островов. Путешественники плутали в лабиринте островов. Им было трудно определять местоположение судов, потому что один из лучших кормчих эскадры — Гомес — дезертировал еще у входа в Магелланов пролив, а другой — Андрес Сан-Мартин, а также Барбоса, который знал все секреты Магеллана, были предательски убиты раджой Хумабона.
Начальники часто ссорились между собой, каждый из них думал лишь о своей выгоде. Дисциплина на кораблях упала.
Испанцы покинули Себу так поспешно, что не успели запастись провизией и пресной водой. Несколько раз они видели деревни, но после пережитого в Себу боялись высаживаться на берег. Опять начался голод. Пробовали пополнить запасы провизии рыбной ловлей, но рыба ловилась плохо.
Вокруг тянулись безлюдные острова. Начались дожди. Моряки, не видя конца скитаниям, поговаривали о том, что, пожалуй, из этой страны никогда не выбраться. Они вспоминали слова старинного путешественника Марко Поло, будто бы в этих местах расположены «семь тысяч четыреста сорок восемь островов, производящих ароматы», и говорили:
— Мы видели около двух десятков островов, а их почти семь с половиной тысяч. Никогда нам отсюда не выбраться. Быть может, лучше бросить бесполезные и изнурительные поиски, выбрать подходящий остров и обосноваться на нем навсегда.
Остров Борнео. Рисунок в рукописи Антонио Пигафетты.
Такие разговоры объяснялись тем, что сами командиры не очень твердо знали, куда они ведут корабли. Все расчеты знали только Магеллан, Барбоса и Андрес Сан-Мартин. Карвайо и де Эспиноса вели корабли наугад. «Тринидад» и «Виктория» бесцельно блуждали среди многочисленных островов.
Лишь к концу июня перед моряками открылся северный берег острова Борнео. На Борнео испанцам сначала повезло. Раджа города Бруней выслал навстречу гостям красивую пирогу с позолоченными носом и кормой. На корме трепетал голубой с белым флаг, украшенный павлиньими перьями, а сидевшие в пироге музыканты играли на волынках и трубах и били в барабаны.
Испанские корабли подошли ближе к городу, раскинувшемуся по обоим берегам мутной реки. Это был странный город. Часть домов стояла на сваях. Одна половина города принадлежала радже-мусульманину, а на другой стороне реки хозяйничал раджа-язычник. Раджи воевали между собой, а страдали от этого жители злосчастного города.
Скоро выяснилось, что встретил испанцев раджа-мусульманин. Антонио Пигафетта поехал отвозить подарки для раджи и его приближенных.
То, что увидел итальянец на Борнео, еще раз убедило его в правильности расчетов покойного командира. По всему было видно, что острова, населенные первобытными племенами, кончились. Испанские корабли попали в страны иной культуры, в страны, тесно связанные с Индией, Явой и Китаем.
Утром моряков доставили во дворец раджи. Он был совсем не похож на бамбуковые хижины Себу и других островов. Большая кирпичная стена с бойницами окружала его. На стене было установлено свыше шестидесяти бомбард. Во дворе качались на виселице казненные преступники. Внутри дворца горели восковые свечи в серебряных канделябрах. По углам стояли фарфоровые вазы. В комнатах толпились придворные, совсем как в залах дворцов португальского и испанского королей.
