«Иванов, Сидоров – в дежурку, с вещами, на этап», – слышал я и продолжал ждать своего часа.
В один из вечеров ко мне подходит дневальный и сообщает, что меня заказали на этап. Утром, к шести, я должен быть в дежурке с вещами.
«Ура! Наконец-то дождался!» – думаю я, собирая вещи. Беру только самое необходимое, чтобы ехать налегке. Поутру, после подъема, в сопровождении дневального с одной сумочкой прибываю в дежурку. Несмотря на ранний час, уже начало припекать солнце. Разморенные надзиратели бегло, для проформы, осмотрев мои вещи, сажают меня в клетку. Ждать приходится недолго – минут через двадцать за мной приезжает машина. Меня с пухлым личным делом передают на руки конвою.
«Статья, срок?» – я слышу привычные вопросы, ответив на которые, бодро забираюсь в автозак. Автозак работает как маршрутное такси. В клетках несколько пассажиров, я сажусь к ним. Это блатные, едут с крытой тюрьмы на строгий режим в Пакино. Пол уставлен вещами. Телевизор, магнитофон, одежда. Я знаю, что крытую тюрьму они будут вспоминать как лучшее место за годы своего заключения во Владимирской области. В Пакино их не ждет ничего хорошего. Мы знакомимся. Мне есть что рассказать в ответ на стандартные вопросы: кто сам, где сидел, с кем пересекался, где какое положение. Обычные арестантские разговоры. В автозаке уже жарко, хочется пить. Меня укачивает. Мужики просят курить… Не проходит и двух часов, как автозак заезжает на территорию колонии и останавливается. Мужики по очереди выпрыгивают и выгружают свой багаж. Я прыгаю последним. Надзиратель сверяет личные дела и отводит меня в сторону. Меня ждет другой автозак, следующий на железнодорожный вокзал города Владимира. Я прощаюсь с братвой, желаю им удачи.
В новом автозаке меня ждут новые попутчики. Из них еще никто не осужден, и я, в черной зэковской одежде, со своими восемью с половиной годами срока, произвожу на них сильное впечатление. Дорога до Владимира занимает около часа и проходит незаметно. Знакомый вокзал приветствует меня, столыпин ждет, мы пересаживаемся в вагон. В купе нас шестеро, у каждого своя полка. Повезло, что в Москву идут не переполненные вагоны. После шмона я устраиваюсь на верхней полке и стараюсь не шевелиться. Каждое движение сопровождается ручьями пота. За окном – август 2010 года. Мне не хочется ни есть, ни пить. Стук колес убаюкивает, и я проваливаюсь в сон. Мерное покачивание вагона будит приятные детские воспоминания. В голове всплывают каникулы, поездки в Крым. Вспоминаю полустанки, где можно было выйти и купить мороженое, чувствую его холод и приторно сладкий вкус…
Резкая остановка поезда выводит меня из состояния неги. Мне не хочется возвращаться обратно в это купе и видеть лица попутчиков, я хочу обратно в сон… Поезд продолжает движение, и я возвращаюсь в настоящее. Мы подъезжаем к Москве. Автозак поджидает нас на отдаленном перроне Курского вокзала. Опять пересадка. В клетку я забираюсь насквозь мокрым от пота. Уже стемнело, и улицы Москвы опустели. Ничем не примечательный автозак быстро довозит нас до тюрьмы. Узнаю Матросскую Тишину. Выгрузив всех осужденных во дворе общего корпуса, меня везут в спецкорпус, в тюрьму в тюрьме, в СИЗО 99/1. Как мне кажется, я был пожизненно закреплен за этой тюрьмой, о чем в моем личном деле наверняка имелась какая-нибудь специальная метка. За четыре года здесь ничего не изменилось. Те же надзиратели, тот же режим. Я ловлю себя на мысли, что рад их всех видеть. Шмон продолжается несколько часов. Без внимания не остается ни одна бумажечка, ни один пакетик. Все мое имущество тщательно переписывается. Уже поздно, два или три часа ночи. Мне выдают белье и матрас, сажают в одиночную камеру. Я раскладываю матрас на железной кровати и пытаюсь уснуть.
После завтрака меня переводят в другую камеру, где сидят совсем свежие люди интеллигентного вида. Дима и Стас находятся под следствием и обвиняются в экономических преступлениях. Для них я бывалый, видавший виды зэк, и они с жадностью ловят каждое мое слово. Встретили меня очень тепло и радушно. Накормили, напоили. Дима подарил мне одежду, в которой я появлюсь в Хамовническом суде. Белая спортивная кофта с надписью «BMW Sport racig team» с его плеч… В этой камере я нахожусь два дня. Контингент не мой. Обычно меня держат с убийцами…
Так и есть. Меня переводят в 610-ю камеру, где когда-то сидел Ходорковский. Сейчас я попадаю в компанию двух парней. Один, совсем молодой, обвиняется в нападении на инкассаторов и их убийстве. Другой – профессиональный киллер, работающий на Курганскую преступную группировку. Мы быстро находим общий язык. Андрей В. родом из Кургана, работал жестко и серьезно. За его плечами не одно убийство. После разгрома банды тринадцать лет был в федеральном розыске. Жил под чужим именем, с чужими документами, в чужом городе. Взяли случайно. Багаж тянет не на одно пожизненное заключение. Андрей соглашается на сделку со следствием – особый процессуальный документ, после подписания которого он получает особый статус. Поможешь следствию – получишь не больше двух третей от максимального срока наказания по наиболее тяжкой статье. По Уголовному кодексу максимальный срок составляет двадцать пять лет. Андрею грозило около восемнадцати. Он сильный духом, собранный и волевой человек. Очень жесткий. Мы долго и много разговариваем.
«Андрей, что ты чувствовал, когда убивал?» – спрашиваю я.
«Это была война, – жестко отвечает он. – Убивали наших пацанов, мы убивали их…»
В СИЗО я отъедаюсь, отсыпаюсь и набираюсь сил. Я готовлюсь к выступлению в суде и пишу речь. Может показаться странным, но мы не согласовывали с адвокатами Ходорковского и Лебедева никакие вопросы, а тем более не обсуждали возможные ответы. Все и так ясно и понятно. И не надо ничего придумывать.
Утром 31 августа за мной приходит конвой, и я залезаю в новенькую «газель» с надписью «милиция» на борту. С таким комфортом я еще не ездил. Я сижу в клетке, напротив двери, и смотрю на улицу. От увиденного у меня захватывает дух и кружится голова. На расстоянии нескольких метров я вижу автомобили, лица незнакомых водителей, спешащих по своим делам. Передо мной московские улицы. Дорога от Матросской Тишины до Хамовнического суда занимает около часа. Мы едем по Садовому кольцу, проезжаем площадь Киевского вокзала, мост, набережную. Я вижу сияющий торговый центр «Европейский» с катком на крыше. Я отвык от таких пейзажей, и увиденное завораживает меня. Я вспоминаю, как здесь, на этом самом месте, я проезжал за рулем собственного автомобиля, и мне не верится, что это когда-то было со мной. Кажется, протяни руку – и все вернется. Но от свободы меня отделяет еще почти два года…
«Газель» лихо заезжает во дворик суда, и в сопровождении нескольких милиционеров я выдвигаюсь в здание. В просторном подвале я жду своего часа. И он наступает. Прикованный наручниками к милиционеру, я захожу в переполненный зал судебных заседаний. В зале я вижу несколько знакомых лиц. В аквариуме сидят Ходорковский и Лебедев. Хороший повод познакомиться со своими «подельниками». Работая в ЮКОСе, я никогда не общался ни с тем, ни с другим. Меня подводят к трибуне, и начинается допрос. Я рассказываю свою историю. Проносятся годы жизни. Банк «Менатеп», Кипр, ЮКОС. Я подробно описываю момент, как попал в дочернюю компанию ЮКОСа на Кипре, рассказываю о том, что предложение о работе поступило от финансового директора ЮКОСа, американского гражданина Мишеля Сублена. Говорю об административной работе, о поисках офисов для компании, об аудиторах. Не забываю упомянуть и о том, что ни разу не сделал ни одного платежа и даже не имел права распоряжаться банковскими счетами. Что, впрочем, не помешало осудить меня по статье 174.1 (легализация денежных средств).
Мой рассказ не укладывается в канву обвинения, и прокуроры явно раздражены. Лахтин заметно нервничает. Моя история наглядно показывает всю ущербность сфабрикованного дела. На моем примере становится особенно очевидна абсурдность предъявленных обвинений и глупость так называемых доказательств. Дело продолжает трещать по швам. Людям в погонах очень хочется сохранить хорошую мину при плохой игре, и они из кожи вон лезут, чтобы оправдать свое существование. Я подливаю масла в огонь и заявляю о том, как на меня давили во время следствия и предлагали в обмен на условный срок оговорить присутствующих здесь Ходорковского и Лебедева.
«Всего-то признай вину, скажи, что знал Ходорковского и Лебедева, получал от них указания, и иди на все четыре стороны», – вспоминаются мне слова следователей.
После этих слов прокурор Лахтин забился в истерике и потребовал прекратить мой допрос. Но допрос продолжался. Судья не может лишить Лебедева и Ходорковского права задавать мне вопросы. А позже, во время вынесения приговора, он сделает свое черное дело и проигнорирует все доводы защиты и показания свидетелей.
