полную зависимость от какой-либо случайности в изменчивой обстановке сражения. Для того, чтобы решиться на такую операцию, нужна была крепкая вера вождя в своё боевое счастье и в свою армию. Корнилов не сомневался. 27 марта мы беседовали в штабе о вопросах, связанных с занятием Екатеринодара, как о чём-то неизбежном и не допускающим сомнения… Даже люди с холодным умом, ясно взвешивавшие военно-политическое положение, не обольщавшиеся слишком радужными надеждами, поддавались невольно его гипнозу. А массы видели в нем конец своим мучениям, прочную почву под ногами и начало новой жизни. Почему – в этом плохо разбирались, но верили, что так именно будет» [268].
Пока боевые части готовились к решительному штурму города, на левом берегу Кубани жил своей жизнью пёстрый табор «главных сил», с нетерпением ожидая возможности перебраться на другой берег и обрести крышу над головой в богатой станице. Известие о том, что корниловцы и партизаны разбили красных на подступах к Елизаветинской и прогнали до самого Екатеринодара, быстро облетело обоз и многим вскружило голову. Видные политические деятели, седовласые старые генералы, словно дети, предавались мечтам, с надеждой вглядывались в манящую даль. «Я ходил на берег Кубани к переправе, – вспоминал своё возбуждённое состояние Н. Н. Львов. – С бугра был виден белый купол Екатеринодарского собора. Я долго стоял и смотрел. Казалось, блеск креста сверкал в солнечных лучах на куполе храма» [269].
Через день или два Н. Н. Львов перебрался в Елизаветинскую и поселился в хате доброй, сердобольной и набожной старушки-вдовы, сын и зять которой ушли сражаться под Екатеринодар. «Она была поглощена чувством тревоги за сына и только и думала о том, как бы поскорее увидеть его дома живым и здоровым, – с чувством писал Н. Н. Львов. – Показывая нам его портрет, стройного и красивого казака, она утирала слезы и жаловалась, зачем только его угнали опять воевать» [270].
– А нельзя ли как-то замириться? – то и дело спрашивала она офицеров и с надеждой вглядывалась в их лица.
Офицеры отвечали ей, что для обретения мира сначала надо разбить большевиков и выиграть войну. Немного помолчав, старушка вновь обращалась к кому-нибудь с главным вопросом. Вскоре в дом принесли её зятя, раненного под Екатеринодаром, и вдова ещё больше затосковала по сыну…
Из-за больших потерь утром 28 марта (10 апреля) Корниловский полк был сведён в два батальона. 1-й батальон принял полковник Индейкин, 2-й – есаул Кисель. Партизанский полк тоже сильно поредел в предыдущих боях. Тем не менее именно на эти полки генерал Корнилов возлагал главную надежду.
Головокружительная победа 2-й бригады в предыдущий день подталкивала штаб армии использовать удобный момент для штурма Екатеринодара. К тому же в Елизаветинской циркулировали слухи о панике у красных и будто бы уже начавшейся эвакуации их частей, что тоже подогревало наступательное настроение добровольцев. На самом деле надеяться на успех в тот день можно было лишь при условии отправки на фронт всех боевых частей и при наличии большой удачи.
Ещё ночью генерал Богаевский получил из штаба приказ – с утра, при поддержке кавалерии генерала Эрдели, решительно атаковать неприятеля и овладеть Екатеринодаром.
Во исполнение приказа 28 марта (10 апреля) 2-я бригада перешла в наступление. Партизанский полк атаковал город с запада, корниловцы шли к Черноморскому вокзалу. Одновременно кавалерия генерала Эрдели стремилась охватить кубанскую столицу со стороны предместья Сады, и далее с севера и с востока перерезать Черноморскую, Тихорецкую и Кавказскую железнодорожные ветки, взяв город в кольцо, а также поднять казаков станицы Пашковской.
С самого начала боевой день у 2-й бригады не задался. По какой-то причине Корниловский полк своевременно не получил приказ и утром оставался в Елизаветинской. В результате генерал Казанович в одиночку атаковал позиции красных у фермы и прилегающих хуторов. Противник не выдержал крепкого удара Партизанского полка и к полудню отступил, зацепившись за окраину Екатеринодара.
Поле боя раскинулось на открытой, слегка холмистой местности с необитаемыми мелкими хуторами. Лишь в весеннее-летнее время, с началом полевых работ, горожане использовали их под дачи. Во время боёв эти постройки сильно пострадали, оказавшись на линии огня.
Ощущая огромное превосходство в численности, красные решили вернуть прежние позиции. Недолго ферма с хуторами оставалась в руках партизан – противник быстро подвёл многочисленные резервы, бросился в контратаку и отбил ферму. Его артиллерия работала безостановочно, не жалея снарядов.
Только в 14 часов корниловцы получили распоряжение выдвинуться на левый фланг Партизанского полка, который отходил под натиском врага. «Корниловцы вышли на окраину станицы с оркестром и развёрнутым Знаменем, – вспоминал участник боя М. Н. Левитов. – Генерал Корнилов сам направил полк для наступления, и здесь большинство из нас в последний раз видели нашего Вождя и Шефа полка. Под звуки оркестра полк развернулся в боевой порядок, стремительно перешёл в контратаку и стал теснить противника. Красные дрогнули и на всём фронте обратились в бегство. Тысячные толпы бежали от наших частей» [271]. В этот момент на помощь партизанам подошёл батальон Кубанского стрелкового полка полковника Улагая, и ферма с хуторами вновь отошла добровольцам.
Сельскохозяйственная ферма раскинулась на узком и длинном участке вдоль крутого берега Кубани. В северной её части находилась небольшая хвойная роща. Остальная площадь участка была покрыта редкими старыми деревьями и кустарником. Ближе к восточному краю располагался одноэтажный дом заведующего фермой и сарай. В доме находилось 6 комнат, разделённых просторным коридором. Дом, ставший последним пристанищем вождя добровольцев, занял штаб армии. Генерал Корнилов обосновался в угловой комнате, располагавшейся ближе к фронту. К ней прилегала перевязочная, а в третьей комнате находился телефон. Остальные комнаты занимали чины штаба. Около рощи биваком расположился генерал Богаевский со своими офицерами.
Стоял ясный солнечный день. Ферма располагалась на возвышенности, с которой открывалась панорама города, отчётливо просматривались контуры домов, Черноморский вокзал и кладбище.
В конце дня 28 марта (10 апреля) наступление 2-й бригады окончательно застопорилось. Её цепи залегли, натолкнувшись на хорошо оборудованные укрепления противника на окраине города. Здесь красные успели оборудовать полнопрофильные окопы с пулемётными гнёздами. Началась изнурительная перестрелка в невыгодных для добровольцев условиях. Особенно тяжёлое положение создалось на левом фланге 2-й бригады, на боевом участке Корниловского полка, где фронт опасно выгнулся назад. Особенно пострадала левофланговая 1-я офицерская рота корниловцев. Её участок смотрел на Черноморский вокзал. Около него расположились бронепоезда и вели убийственный огонь во фланг добровольцам. С фронта, с дистанции в 500 шагов, красные тоже поливали их свинцом из надёжных укрытий.
Офицеры лежали на открытом месте, в мелких окопчиках, оставленных боевым охранением противника. Под огнём их силы таяли на глазах. Следовало либо идти вперёд, либо отступать, оставаться на таком гиблом месте было смерти подобно. Командир роты поручик Фабер решил рискнуть и приказал атаковать.
