Утром я долго спала, и за мной зашли со словами: «Авель Сафронович без вас не желает завтракать. Приходите, а то скоро будет море». На завтрак был омлет и кофе с булочкой. Потом все подошли к окнам — скоро должно было показаться море. Вдруг Авель Сафронович ушел в свое купе, принес теплый шарф и обмотал его вокруг моей шеи, чтобы я не простудилась — окна были открыты и дул ветер.
Я опаздывала в дом отдыха на семь или восемь дней и боялась, что меня с таким опозданием не примут. Смеясь, Авель Сафронович обещал мне помочь. До места меня довезли на роскошной темно-синей машине, и мы попрощались. В доме отдыха меня приняли, и всё сложилось благополучно. Я встретилась с Розой Александровной — Розочкой, с которой мы должны были жить в одной комнате.
Через несколько дней, уже после обеда, за мной заехала Елена Сатировна и повезла меня к Енукидзе. Он жил тогда где-то за Мацестой, высоко в горах. Авель Сафронович встретил меня словами: «Как только я приехал, меня вызвал Сталин на Черную речку. Я сидел там несколько дней как на иголках. Вас, быть может, не приняли в санаторий, а мы обещали помочь и не едем. Что Вы обо мне подумаете?» Он повел меня показывать сад. Инжир уже сошел к тому времени, но Енукидзе находил на деревьях отдельные плоды, делил пополам и половину отдавал мне. Мне сырой инжир совершенно не нравился, и я молилась: «Хоть бы не нашел, хоть бы не нашел». Я ела его с трудом, но Авель Сафронович так его любил и так хвалил, что не есть было невозможно. Впоследствии, во время войны, прожив на Кавказе три года, я привыкла к инжиру и он стал одним из любимых мною фруктов.
Во время прогулки по саду Авель Сафронович расспрашивал меня о Сибири, о моей работе и, когда узнал, что я хотела бы поступить на работу в Метропроект, сказал, что это легко устроить, так как он, Каганович и Калинин входят в тройку, курирующую Метрострой от правительства. Енукидзе спросил, играю ли я на бильярде, и, узнав, что я даже не знаю, что это такое, повел в бильярдную и стал обучать этой игре. Он показал мне много приемов, как загонять шары в лузы, и я кое-что усвоила. Рука у меня была крепкая, глаз верный, помогало хорошее знание геометрии, да еще учитель был замечательный, так что научилась я быстро. Он мог, разбив пирамиду, положить в лузу один за другим почти все шары.
Вечером во время ужина Авель Сафронович угощал меня очень сладкими персиками невероятной величины. Меня уговорили остаться ночевать, с тем чтобы утром поехать в Сочи в необыкновенный сад-питомник. С Еленой Сатировной мы устроились спать на закрытой террасе. У меня не было ночной рубашки, и Енукидзе прислал мне свою. Я в ней буквально утонула, и мы с Еленой Сатировной хохотали до слез над тем, как я в ней выглядела.
После завтрака мы поехали в Сочи в показательный сад. Там я впервые увидела, как растут персики — совсем близко от ствола. А под персиковыми деревьями росла земляника, хотя был уже сентябрь или даже начало октября. Садом занимался хороший садовод-немец. Мы ели землянику и очень сладкие ломти крупных арбузов. Авель Сафронович распорядился, чтобы меня отвезли в дом отдыха и дали с собой корзину, наполненную разными фруктами. Мы с Розочкой обычно покупали фрукты на базаре и старались покупать самые хорошие, но фрукты из показательного сада превосходили любые другие.
Через несколько дней Енукидзе должен был уезжать в Москву, и я пришла на вокзал проводить его и Елену Сатировну. Авель Сафронович взял с меня слово, что по приезде в Москву я ему позвоню.
Когда я написала Бабелю, что в поезде познакомилась с Енукидзе и что он обещал помочь мне поступить в Метропроект, Бабель испугался. Он ответил, что по Москве ходят слухи, что Енукидзе увлекается молодыми балеринами из Большого театра, и его рекомендация даст повод к нежелательным разговорам обо мне, поэтому лучше это знакомство не продолжать. Я была не согласна с Бабелем, поскольку основывалась на поведении Енукидзе по отношению ко мне, но тем не менее, вернувшись в Москву, не стала звонить в Кремль.
Чтобы закончить всё о моем знакомстве с Енукидзе, я должна забежать вперед. Когда Бабель пригласил меня в Горловку для встречи Нового 1934 года и я решилась ехать, я попыталась достать билет на поезд, но это оказалось совершенно невозможным делом. Мог бы помочь Ефим Александрович Дрейцер, но его не было в Москве. И мне пришлось обратиться к секретарю Енукидзе Елене Сатировне. Я немедленно была приглашена в Кремль и в ожидании билета, за которым кто-то был послан, присутствовала на заседании IV сессии ВЦИК на докладе министра иностранных дел М. М. Литвинова о международном положении. После доклада мы с Еленой Сатировной ходили обедать в Грановитую палату, где были накрыты столы для делегатов. Енукидзе я в тот раз не видела — он был очень занят. Это было мое первое посещение Кремля. Получив билет до Горловки, я ушла домой и в тот же вечер уехала в Донбасс.
Как-то зимой 1934 года Енукидзе пригласил меня на его дачу. Вместе со мной туда была приглашена певица Большого театра Вера Александровна Давыдова. За нами заехала Елена Сатировна. Был солнечный морозный день. Мы встретили Енукидзе на прогулке, и он сказал, что завтракать мы все идем к Михаилу Ивановичу Калинину, живущему по соседству. Это был большой дом с колоннадой у въезда, от которого тянулась прямая липовая аллея длиною более двух километров. Мы нашли Калинина на этой аллее — Енукидзе, наверное, знал, что тот по предписанию врача прогуливается здесь по утрам. Вместе с Михаилом Ивановичем мы пришли в дом, где на нижнем этаже, сообщаясь с передней, была большая зала с длинным столом, за которым уже сидели члены семьи Калинина — его жена, сын и невестка. Завтрак был ничем не примечательным, но к кофе подали целое блюдо еще теплых сдобных румяных булочек, которые были очень вкусными. Я ничего не запомнила из разговоров за столом, видимо, потому, что в них не было чего-то такого, что могло меня поразить.
Возвратившись на дачу Енукидзе, мы все долго смеялись над Авелем Сафроновичем по поводу того, какое количество носков было им надето. Сидя в передней, он снимал одну пару, затем вторую, потом третью, четвертую, а мы умирали со смеху. Мне кажется, носков было пар семь или восемь. Если дача Калинина была старым помещичьим домом и показалась мне мрачноватой и неуютной, то дача Енукидзе была новой постройки, с большими окнами, очень светлая и уютная. Авель Сафронович вытащил откуда-то и принес нам с Верой Александровной целую кипу прекрасно изданных заграничных журналов. Среди них был каталог с цветными изображениями всех бабочек мира, и от него нельзя было оторваться.
В обед на второе была рыба жерех, которую я ела впервые. Было очень весело. Авель Сафронович смешил нас, вспоминая о том, как один актер повторял всё, что говорил суфлер: «Три раза ха-ха-ха…» или «Я Вас люблю — в сторону «мегера»». Я предупредила Енукидзе, что должна не очень поздно возвратиться в Москву, так как в этот вечер была приглашена на день рождения. Он уважительно отнесся к моему желанию уехать пораньше, и мы отправились еще в сумерках. По дороге Авель Сафронович попросил Веру Александровну что-нибудь спеть нам, и она тихим голосом великолепно спела колыбельную Моцарта «Спи, моя радость, усни».
