Началось с незнания языка. Врачи и медперсонал не знали русского, а мы с женой не знаем немецкого. Это сразу осложнило мое положение: и с анализами, и с диагностикой, и с лечением, а главное — с настроением, когда тебя не понимают, и ты не знаешь, что от тебя хотят, и не можешь объяснить, что у тебя болит…
Осложняла положение и так называемая «немецкая скромность в медицине». В России сейчас много клиник, особенно частных, с хорошими, с человеческими условиями. У Альтхауса обыкновенная клиника с обыкновенными палатами. Все чистенько. Все стерильно. Хорошо оборудовано разными спецтехнологиями, прекрасное обеспечение всеми необходимыми лекарствами. Но, как мне представляется, нет человеческого отношения к больному. Нет сострадания!
Не больница, а какая-то машина по ремонту и восстановлению здоровья пациентов. Одним словом — клиника… Все время мною чувствовалась там какая-то ущербность! И не потому, что: «Ах! Они не знают Кобзона…» Ну и плевать. Это, может быть, даже лучше… с той точки зрения, что не переусердствуют. Однако то, что Альтхаус не имеет достаточного опыта в лечении после операции, сразу дало себя знать…
Сердце меня не подводило. И я категорически отказывался от эхокардиографии. Однако Альтхаус настоял. Я стал глотать эту «кишку». И у меня не просто шов разошелся, а разорвался живот… Живот просто в разные стороны разлетелся. И если бы только живот… Все внутренние швы тоже к черту полетели. Так что Альтхаус меня повторно всего перешивал…
Иначе и быть не могло. Швы-то были свежие. Врач, если он в лечении опытный, должен знать, что такая процедура может вызвать рвотный рефлекс и от рвотных содроганий привести к серьезным повреждениям результатов операции… Теперь-то — Альтхаус сказал — он будет это знать. А ведь сразу не прислушался. Хотя я умолял его не делать этого. Хорошо, если мой печальный урок послужит ему наукой. Ведь хирург-то он — гениальный!
Еще, что мне очень не понравилось, они очень «любят» иностранных больных. Потому что им в счет можно записать все: нитку или бинтик дали — в счет! Не говоря уже об уколах. Их, сразу бегут включать в стоимость. Шагу не сделают без счета! Деньги сосут, как пылесос — пыль. Просто жуть в отношении иностранных пациентов. Своих, немцев, они так не «обштопывают», потому что своих лечат по страховке государства. А за счет государства у них особо не разживешься…
В итоге (меньше, чем за месяц) пришлось перенести два сильнейших наркоза. Наркоз уже сам по себе не подарок. Нередко приводит к многолетним головным болям. Выручил мой сильный организм. К счастью, оба раза я вышел из наркоза нормально.
«Эксперимент с глотанием кишки» отобрал столько сил, что я потерял 18 килограммов веса, а непредвиденно огромный объем антибиотиков так сжег слизистую, что долгое время при приеме пищи я испытывал не только боль, но и безразличие и даже отвращение к еде. Смотреть на нее не мог. Произошла полная потеря аппетита. До неузнаваемости изменился, ухудшился и ослаб голос. Голос, главный инструмент певца, оказался на грани исчезновения…
Нужно было много пить и не двигаться. Ни то, ни другое практически было невозможно. Когда я начинал много пить, это вызывало тяжелую рвоту… Однако первое основательное ухудшение началось уже через четыре дня после операции. По легким ударила пневмония. Потом «наступил» сепсис правой почки. Затем «случился» этот злополучный «эксперимент», закончившийся разрывами швов, от которого я так отбивался, и который мне все-таки навязали. Вместе с тем (теперь, когда я уже могу называть себя здоровым человеком), кому бы я не показывался в нашем АО «Медицина», все говорят о ювелирности сделанной Альтхаусом операции. Говорят: «Если честно, у нас бы никто так не смог!» Это говорят такие знаменитые врачи, как Ройтберг, Грицай, Велиев, Матвеев… У нас, конечно, делают подобные операции. Сплошь и рядом делают. Но… с выводом мочеточников на внешнюю сторону, т. е. — через трубочку в боку. В результате, можно сказать, человек становится инвалидом, крайне ограниченным в движениях. А сделать так, чтобы чужой, искусственный, мочевой пузырь работал, как родной, у нас пока никто не умеет.
— Вы его искусственность чувствуете? — спрашиваю я.
— Конечно. Я еще не привык к нему, как к своему собственному. Поэтому, конечно, пока чувствую дискомфорт, — признается Кобзон.
— Я много раз убеждался, что Вы — сильный человек, — восхищаюсь я и вдруг (внезапно даже для самого себя) интересуюсь. — А было ли у Вас отчаяние, когда все это произошло?
— Было! — одним словом, но как-то очень значительно отвечает Кобзон.
— И как это было? — удивляясь неожиданности такого ответа, уточняю я. — Вы что, в Бога поверили? Или что?
— Ни в какого Бога я не верю. Я верю только в свою жену и в себя! Просто не хотелось жить инвалидом. Я не знаю: выдержал бы я психологически эту травму?…
У нее, у жены, совершенно удивительный характер. В обычной жизни она человек очень разный, капризный. А вот в экстремальных обстоятельствах обладает уникальным хладнокровием, организованностью и стремлением к разумности во всем. Она сразу собирается и не дает спуску никому: ни врагам, ни друзьям, ни врачам (ни немецким, ни русским) — никому! И главное — мне!
«Ешь!» — говорит. Я говорю: «Не могу!»
— Ешь! — я сказала. — Пей! — я сказала. — Идем гулять! Тебе пора в туалет! Тебе пора лекарства принимать! (А я их тоннами принимал.) «Неля, — говорю, — отстань!»
— Не отстану!!! Ты мне не нужен инвалид! Ты никому не нужен инвалид! Поднимайся сейчас же и делай, что я тебе сказала!..
В общем, вот такой строгий деловой напор. Она сама едва не заболела, пока возвращала меня к жизни. Устала безумно. И я стал ее беречь… Как только я стал самостоятельно двигаться и самостоятельно питаться, я стал ее беречь. Чтобы она восстановилась после того, как столько дней и ночей выводила меня из отчаяния, когда я, ощущая и осознавая ухудшавшееся час за часом состояние, мучительно мечтал о смерти… Особенно после второй, нелепо случившейся операции. Надоело страдать! Хотелось, чтобы поскорее все это кончилось…
Помогали мне выходить из отчаяния и друзья. Больше всех — Юрий Михайлович Лужков. Два раза приезжал он ко мне в Германию. Потом звонил… Прилетал и Игорь Сергеевич Иванов (бывший министр иностранных дел России, а ныне секретарь Совета Безопасности РФ). Не один раз навещал посол РФ в ФРГ Котенев Владимир Владимирович со своей супругой Машенькой. Приходили наши люди, среди них — мои старые друзья, которые живут в Германии. Особое внимание уделили мне Александр Волков, Михаил Хубутия и Галина Романовская. Проведали меня Владимир Винокур и Валентин Юдашкин, Александр Достман и Руслан Аушев. Постоянно звонили Валентина Терешкова и Елена Образцова. Не забыла меня и Алла Пугачева. Звонила, желала поскорее выздоравливать. Еще был с собственноручным посланием Патриарха. Всея Руси Алексия II (что бывает крайне редко) Прхаев из Софрино. Запомнились ободряющие звонки от Председателя Российского Правительства Фрадкова, и, конечно, от президента Владимира Владимировича Путина. Я не то, чтобы был конъюнктурно польщен этим, просто приятно было, что не забыли! Происходило это так.
