Но если вы взглянете на мое прошлое, то там нет и тени предположения того, что в будущем я — тридцатилетний миллионер, проживающий в георгианском особняке, в Хэмпстеде, обладатель скаковых лошадей и миллионной аудитории, раскупающей мои записи.
А следовательно, присутствует и некоторая доля такого чувства: «Ты, пожалуй, этого не заслуживаешь», — чувства, что ты, должно быть, получил это путем какого-то византийского фокуса. Это может закончиться ненавистью к себе за этот фокус. Это, может, один из путей к саморазрушению. Тем более, что рок-н-ролл является такой преходящей вещью.
Некоторое количество вдохновения и наслаждения от того, что делаешь, — это главный двигатель. Но приходится думать о том, что называется стратегией: ты смотришь на рынок и видишь, что продается, видишь, какой требуется имидж. До некоторой степени ты концентрируешь свое творчество на определенных требованиях. Нельзя сказать, что тебе приходится идти на компромисс, делая то, чего ты не хочешь. В этом смысле нам очень повезло: то, что мы были склонны делать, совпадало с тем, что требовал рынок.
В каком-то смысле, вы видите переворот, который вызвал панк-рок внутри этой индустрии, принес всеобщее смятение. Прежние работники этой отрасли не понимали, что происходит, и они боялись за свои рабочие места. Они были слишком стары для того, чтобы понять, что происходит, и суть новых явлений. Мы пришли на гребне волны революции — оппортунисты, вот кто мы были, вот почему я говорю о стратегии. Мы подняли знамя материальной выгоды, которое означало: «Мы годимся для рынка, однако мы — часть этой самой революции, берите нас. И мы соответственно преуспеем». Что именно и произошло. В течение трех лет мы были группой, записи которой раскупали более всего.
Я бы не сказал, что мы все время низко кланялись, приспосабливались. Мы просто появлялись там в нужное время. Но теперь мы имеем почти что абсолютную свободу в артистическом плане. Мы можем делать, что хотим. Почувствуйте иронию, с которой я исполняю песню тридцатых годов «Раздай немного счастья», которая абсолютно не по нутру, а становится «Номером Один». Забавно иметь возможность проделывать такое. Но если бы я это сделал сначала, у меня бы не было никакого шанса. Очевидно, я потратил пять лет, полируя и оттачивая имидж. Сначала было крайне важно смотреть в правильном направлении. Затем — говорить правильные вещи, давать связные ответы на умные вопросы. Меня удивило и показалось странным, что одно из первых интервью, которые я давал, содержало и мое мнение о ядерном распаде. К счастью, я знал о нем и дал совершенно связный ответ. И я подумал: «Как странно! Ведь я пою песни, а тут приходится отвечать на подобные вопросы». На другой неделе, например, меня спросили, что я думаю по поводу Ливана. Но я полагаю, что раз я собираю зал, я должен быть ответственным за то, что я говорю, и тщательно обдумывать это».
Эта статья, вышедшая в выпуске «Сандей Таймс» 29 марта 1985 года была особенно интересна, потому что она дала реальное понимание того, как Стинг относится к славе, и обозначила некоторые ключевые моменты относительно его будущего участия в кампаниях, совершенно не связанных с музыкой рок-н-ролла.
В июне 1985 года было заявлено о десятимесячном мировом турне с новой поддерживающей группой, чтобы помочь продвинуть «The Dream Of The Blue Turtles». Стинг и Труди даже позволили телевизионной документальной бригаде операторов следовать за ними в урочное и неурочное время, так как они готовились начать новый — сольный! — этап карьеры Стинга с концерта в Париже, открыть им мировое турне.
На пресс-конференции до появления во французской столице Стинг умудрился представить свой визит в город скорее как «религиозное паломничество», чем рок-концерт. «В Париже определенная атмосфера, благоприятная нейтральность». Описывая документальный фильм, он пояснил: «Этот фильм об образовании новой группы и различных сферах формирования общего языка».
Затем Стинг показал себя «политически правильным», добавив: «Черным музыкантам не дают достаточно возможностей. Моя группа смешанная в расовом отношении и является открытым вызовом системе». Стинг умолчал о том, что он был боссом и лидером, и любой другой, какого бы цвета он ни был, находился у него в подчинении.
Первым «живым» выступлением недавно образованной группы должен был стать концерт в театре Можадор в Париже, в античном помещении с интерьером, напоминающим свадебный торт. За кулисами Труди, будучи на девятом месяце беременности (ожидала второго ребенка), испытывала легкие схватки, когда ее возлюбленный выступал на сцене. Рядом с ней наготове даже была акушерка и доктор.
Стинг, который умудрился пропустить рождение всех своих предыдущих трех детей, был решительно настроен присутствовать в этот раз. Вот почему он настоял на том, чтобы Труди приехала вместе с группой в Париж, несмотря на сложности последних месяцев беременности. Поскольку ни одна авиакомпания не рискнула бы перевозить ее, пара путешествовала по железной дороге на «Восточном экспрессе».
Новая группа Стинга заключила пари на двести пятьдесят фунтов на дату рождения ребенка, которое было выиграно самим Стингом, хотя он и спрашивал Труди: «Если у тебя начнутся роды во время моего выступления, ты не возражаешь, если тебе придется самой с этим справиться?»
Тем временем шоу продолжалось. Когда Стинг представил новую песню на очаровательном ломаном французском, невероятно признательные поклонники, казалось, даже и не возражали против того, что съемочная телевизионная группа осветила все внутреннее помещение как футбольное поле.
На приеме с шампанским Труди все еще стояла, и многие из группы чувствовали, что она испытывает приступы боли в животе, хотя она и заявила, что схватки слишком слабые, что это ещё не начало родов.
Спустя несколько часов Стинг, Труди и три человека из съемочной группы были доставлены в родовую палату близлежащего госпиталя. Труди ввели лекарство, чтобы придержать роды, поскольку рядом в то время не было акушерки. Через шесть часов она покинула больницу, все еще беременная.
Вся эта процедура продолжилась на следующий вечер; Труди была совершенно измотана своими продолжительными родами. Когда ее спросили, кого она хочет — мальчика или девочку, она пробормотала: «Я думаю, что у меня будет голубая черепашка». Прошло еще двенадцать часов, прежде чем родился младенец Джейк.
Документальная бригада засняла этот момент. Сначала появилась голова ребенка, а вскоре он был вытащен полностью и буквально набросился на грудь Труди. Стинг, в зеленом больничном халате, повернулся к камере и сказал: «Эти минуты заставят меня ценить и моих других детей! Какое же они чудо! Конечно, легко тому, кто приходит позже, когда уже всё позади». Затем он перерезал пуповину: «Это так мудро». Труди выглядела крайне измотанной, когда Стинг держал ребенка, у которого на голове были темные волосы.
