— Вы — приезжий?
— Да.
— И что, в гостинице остановились?
— Да.
— Что ж, знакомой из местных у вас даже нет?
Я стал подумывать, было ли правильным методически — посвящать этот вечер преферансу. Она была не в моем вкусе, но в мыслях упрямо вертелось: «ни один клочок земли не должен оставаться невозделанным!», Вдруг появился летчик, схватил за рукав и не отпускал:
— Пошли…
— Подожди, хоть что-то куплю к ужину…
— Не надо, дома все уже приготовлено, а бухать нам нельзя, а то утром от полета отстранят.
При этом он выпученными глазами «сигнализировал» в сторону собеседницы, стремясь от чего-то предостеречь. Вспомнились плакаты о высоком моральном облике советского человека, но паче — призывы на стенах медицинских учреждений: всемерно избегать беспорядочных половых связей. Я дал себя увести.
«Нашел, к кому клеиться! Это же «черная вдова[69]!» Оказалось, моя собеседница была дочерью начальника политотдела гарнизона. Он умер спустя пару лет после ее свадьбы, но успел обеспечить молодым в городке квартиру, а зятя — устроить в авиаотряд, летавший в Афганистан (это было заветное место службы, несмотря на риск). Однажды приземлившийся «грузовик» стали проверять на предмет провоза оружия или наркотиков. Экипаж в такой ситуации покидать самолет не должен, но это правило нарушалось. Будущая «черная вдова» кротко ожидала тихого семейного счастья, как вдруг ей позвонили, и женский голос лаконично проинформировал, что муж в данный момент вступил в связь (и отнюдь не почтовую!) с кладовщицей. Через пару минут с противотанковой силой по траекториям, ведущим к складу, было пущено несколько каменюк. Сидельцам захотелось сделаться меньше, стать «плевками среди уличных плит». Визгливые, нечленораздельные выкрики, смысл которых был: «рус, сдавайсь» собрали наблюдателей, но и они (некоторые — даже с табельным оружием) благоразумно не выходили из близлежащих кустов. Все же, когда вблизи склада дымным и огоньками занялась пожухлая травка и намерение предать очистительному огню место измены, вкусив на его пепелище шашлык «а ля Серж Лазо»[70] стало очевидным, прибыл усиленный наряд и дамочку вывели «за проволоку».
…Ни о чем не подозревавший «комиссар» заперся в своем кабинете, отгородившись от броуновского движения офицеров в его вотчине. Легкого поведения муза «нарезала» над его плешивой головкой и звенели потоком стреляных гильз стихи, которые (начпо это чувствовал) были достойны не многотиражки «На страже родного неба», нет, их вполне можно было опубликовать (именно — опубликовать, а не вытатуировать!) в центральном органе Минобороны. Первое слово в названии того органа было: «Красная», а насчет второго существовали расхождения: иногда кое-кто, таившийся под личиной, заменял в разговоре второе слово не тем, что печаталось в «шапке» газеты, а другим[71], хотя и созвучным, но представлявшим в ложном свете идеологическую направленность издания. К очередной Октябрьской годовщине поэтическое чрево с натугой выперло:
«Вовсю кипит могучее строительство,
Кремль величавый над рекой стоит.
А в нем сидит Советское правительство,
Оно солдата одевает и поит».
…Неожиданно дверь кабинета забилась птицей, одуревшей от близкой очереди пушечной установки вертолета Ми-24П. Собственно, этот образ пришел на ум не начпо, а ошивавшимся возле кабинета офицерам, сам-то начпо затруднился бы ответить, как и почему летают транспортники, а «крокодилы» на аэродроме этой в/ч[72] и вовсе не водились. Он видел их только когда выдавал картинки ефрейтору-художнику, для «обновления наглядной агитации». По мотивам картинок, «художник», раз за разом, изображал нечто, отличимое от экскремента лишь со значительным домысливанием. Пожалуй, лишь осеняющий кривой крест (винт) делал возможным селектирование образа вертолета от такового каловых масс. Экскремент исторгал неравной толщины красные пунктиры, символизировавшие обрушившуюся на врага лавину огня. В в/ч были и другие художники — начпо догадывался об этом, когда видел напоминающие наскальную живопись наивные изображения мужских и женских половых органов на стенах мест обшего пользования. Уровень их исполнения был примерно таким же, как и «наглядной агитации», но сюжетный ряд, в пределах которого творили вышедшие из народной гущи таланты, был небогат и начпо предпочитал иметь дело с ефрейтором.
«В самоволку, значит, протестутка?!» — плеснул комиссар служебной злобой вслед стремительно исчезающей музе. В детстве, «глотая» книги, он не давал себе труда вчитываться в слова и некоторые ошибки намертво въелись в память, вызывая теперь оживление аудитории на семинарах по партийно-политической работе — при упоминаниях «протестутки Троцкого» или «неувязимой (неуязвимой) логики ленинской мысли».
Понимая, что задержать музу не властен, он ядовито напутствовал ее: «Вали, вали! Только не в штаны!» — и поспешил открыть кабинет, потому что и так было ясно: еще секунда — и дверь будет вынесена.
На стол хлопнулся тяжеленный альбом и визгливый голосок стал выражать яростное возмущение его содержанием. Гомон офицеров за дверями кабинета поутих. Начпо обомлел: на фотографиях в альбоме были крайне цинично отражены отношения мужчины (не мужа страдалицы) и свиньи. Одуревший от чуждых советскому человеку изображений, ничего похожее на которые не хранила даже память о грезах богатого онанистическими актами детства, начпо бекнул:
«Пишите заявление», проводил дамочку и побежал в узел ЗАС[73] «советоваться» с политуправлением — доверить такое обычному телефону было немыслимо.
Он забыл запереть кабинет! Из альбома изъяли несколько высокохудожественных снимков, а заявление успели даже сфотографировать (и, что самое возмутительное — использовали принадлежавший политотделу фотоаппарат!)
Снимки мне посмотреть не довелось, а вот шедевр — переписанное от руки «Заявление» — прочитать дали. Начало было скучноватым: «Прошу принять меры к извращенцу, позорящему высокое звание советского офицера и члена КПСС…», но вот потом: «…он заставлял меня раздеваться и ходить по квартире голой, в чулках и туфлях…»; «…сам тоже раздевался и часто смотрелся в зеркало, надев на возбужденный орган утюг. Заставлял меня фотографировать его в таком виде…»; «…свинтил крючок в туалете и, когда я отправляла естественные надобности, овладевал мной в извращенной форме…».
…Стерва поломала мужику карьеру. Но и она получила свое: после столь богато оформленного событиями развода «советские офицеры» ее сторонились. Квартиру в военном городке обменять было нереально. Поэтому ее внимание к приезжим было вполне объяснимым…
