Мы с ним встречались в «Пирамиде» у метро Тверская. У меня всё кипело и жгло внутри по поводу этой монетизации. Но К. об этой теме как-то рассеянно говорил, как о чём-то несущественном и заурядном. Я ещё тогда поразился — они, видимо, думают, что всё пройдёт гладко. Поразился их самоуверенности. И даже засомневался в своих выводах.
Всё же вынудил К. перейти к этой теме, и между нами произошёл следующий диалог:
— Чья эта идея?
— Самого.
— ???
— Путина. Он об этом давно мечтал. Эти ё…тые льготы на деньги поменять.
— Плохо подготовлена и реализована эта его мечта.
— Всё будет в порядке!
— Путин представляет, что такое это ваша, то есть его, денежная компенсация? Представляет, что такое 500 рублей? И даже 3500 рублей? Которые получат даже не все льготники, но которые сожрут тарифы? Тысяча рублей — средняя компенсация? Понимает Путин, что это такое?
Собеседник задумался. Думаю, даже он поразился сумме. Но не ответил, и я продолжил:
— А если люди выйдут на улицу?
— Бл…, Эльхан. Вот ты всё ещё веришь в эту свою революцию? Всё нормально будет! Это же Путин! Путин!
— Да причем тут революция? — почти вскрикнул я, а про себя зло подумал: «Им как только говоришь о социальном протесте, сразу в тебе видят Гарибальди».
— Вы! Вы же реально закон недоработали. Вы сами толкаете людей на улицу.
— Кто выйдет? Вот эти выйдут? — К. кивнул через большое окно на дефилирующий по Тверской расслабленный московский люд.
Это была ошибка. Бунтуют не такие. По-настоящему бунтуют не такие. Опасно видеть страну через окна «Пирамиды».
Спор недолго продолжился в том же стиле. А потом К. сделал для меня открытие — на всю жизнь запомнил:
— Вот ты ничего не понимаешь! И, вообще, почему тебя эта тема волнует? Главное — другое. Как вы не понимаете очевидных вещей?! Пойми, скоро в стране будут две фактические категории людей: как их называют-то, ну, эти — бояре и их крепостные, господа и холопы. Как это по-вашему, ты мне рассказывал, Эльхан — «беки и нукеры» — вот именно. Те, кто правит, и те, кем управляют. Первые — это избранные, хозяева, и все остальные будут работать на них. Одним можно всё, они — свои, а другим разрешено лишь выживать. Жить по закону, ха-ха.
Мой собеседник-юрист стал заливаться смехом.
— А если будут дёргаться, то… — он сжал кулак и выразительно посмотрел на него. — Так что сам думай — кем ты хочешь быть. Этот процесс уже идёт. Умные должны определиться. Этот процесс во всём мире идёт — господа и холопы. Даже в ваших любимых западных странах, глупцы…
— Наших?..
Передо мной в этот момент и в правду сидел барин, «герой нашего времени» — успешный чиновник, ещё молодой, но уже с кремлевской «ксивой», питерский, живёт на Рублевке, уже привык отдыхать в Санкт-Морице и обедать в «Золотом», брата пристроил в госнефтекомпанию почти топ-менеджером и т. д. Жизнь удалась, считает он.
— И мы тоже — нукеры? То есть холопы?
— Вы журналисты? Да! Конечно! Нас обслуживаете.
Мне было очень неприятно. Но внимательно слушал. И запоминал.
Во время одной из предыдущих наших встреч К. предложил мне работу на госслужбе. Не знаю, кем и где. Я тогда только рассмеялся. Мне это было неинтересно. И вот теперь он напомнил.
— Так что иди к нам. В наши ряды. Какая журналистика?! Ну, вот кем ты будешь? Тебе что? Хочется быть шутом? Шутом тебе больше нравится быть?
— Шутом? У умного царя и шут смелый, — почему-то, оправдываясь, глупо отшутился я. — Умному человеку шут тоже нужен.
Вообще, я не понимал — что он так ко мне прицепился с этим предложением идти работать на госслужбе. Может, он так надо мной издевался? Возможно. Ну, и над собой, кстати. А, возможно, это было образное, небуквальное приглашение.
— А как же репутация? Репутация власти? Люди же чувствуют такое отношение.
— Б.яяя, Эльхан. Поражаюсь. Ты тоже хочешь быть интеллигентишкой в стоптанных ботинках, идеалистом с голодным желудком? Кто потом вспомнит? Эти? — кивнул он на сидящих за соседними столиками. — Эти пришли сюда потратить деньги, и они уже счастливы. Быдло и гопота — вот оно опасно. Да и им управлять можно. Гопота и босяки будут верить в то, что мы им скажем, а скажем мы им то, что они хотят услышать.
«Нет, в стоптанных ботинках не хочу», — подумал я.
Дальше с К. случилась почти истерика — лицо багровое, во взгляде ярость благородная, сам весь трясётся. Половина использованных слов относилась к обсценной лексике. Перевожу:
— Только этих больных пассионариев — активистов я не понимаю, — собеседник смотрел на меня, как самый обычный взбешённый обыватель. — Что им нужно? Эти НБП, АКМ, анархисты хреновы. Почему им не сидится спокойно?! Что с ними делать? Ни чем их не купишь! Фанатики! Давить их надо! Без жалости! Всех можно купить. А этих — давить! Растоптать! Это настоящие наши враги! И государства! Ведь могут попасть в разряд господ. Делать карьеру, бабки. Дела делать… А ходят в стоптанных ботинках.
«Однако, сильно вашего брата пугают идеалисты-бессеребренники в стоптанных ботинках», — очень удивился про себя я.
— И вот такую Россию вы и хотите построить? Одних держать в грязи оболваненными при помощи разных массовых инструментов, других ликвидировать, а третьим — себя-то Вы к ним причисляете — самим править? Вы сами меня убеждали, дескать, «эти (ельцинские демократы) страну разбазарили, унизили народ, а мы спасём Россию от развала». Помните — в 2001-ом? И чем вы лучше их?
Такое сравнение всегда их выводит из себя. Убеждался не раз. И К. это тоже не понравилось:
— Да плевать мне на них всех! Народ? Где ты видишь народ?! Это — быдло, холопы. Если им нравится, то пусть и гнут спины. Я не взяточник, не вымогатель. Люди сами приходят и отдают мне свои деньги. Просят, унижаются. А мне… мне жрать хочется хорошо, пить хороший коньяк, а не водку дешёвую, элитный дом, детей обеспечить. И всё это я имею. Да, мне нравится, что в ноги кланяются. А ты будешь ходить умный и голодный. И ждать чего-то. Свою революцию. Но запомни — русский мужик больше никогда вилы в руки не возьмёт. Мы — настоящие патриоты! Россия — это мы! Её господа!
И под конец своего урока К. ещё раз напомнил:
— Посмотри на них! — показал он рукой на сидящих в этом гламурном заведении посетителей. — Это они люди? Да это такое же быдло! Все они — и эти, что сидят тут, и те, кто гниют в своих шахтёрских городках — у нас вот тут.
К. посмотрел на свой сжатый кулак — мне показалось, с любовью. А потом заказал себе двойную «американку» и апельсиновый сок.
Самодовольство всегда было. И часто… нет, обычно самодовольство заканчивается трёпкой.
