Идет время, но образ Любы Полищук не исчезает из моего сознания, потому что ушел из жизни человек, близкий мне по душевному настрою, на редкость доброжелательный, готовый помочь в трудную минуту, и главное – удивительно милый, сердечно щедрый, единственно такой в моем добром и скромном окружении. И вспоминалась старая песня, написанная давно, но для меня современная, которую создал и пел незабвенный актер и страдалец Вадим Алексеевич Козин, песня о девушке Любе с таким припевом: «Люба-Любушка, Любушка голубушка, я тебя не в силах позабыть. Люба-Любушка, Любушка-голубушка, любо сердцу Любушку любить». Козин посвятил ее абстрактной девушке, а я адресую эту песню Любови Григорьевне Полищук, любимой миллионами людей. Песня и веселая, и грустноватая. Мы иногда не замечаем, что все наши лучшие, идущие от сердца песни, не маршевые, не боевые, а лирические, несут в себе оттенок грусти. Это не случайно. Потому что русские песни зачинались с народных плачей: Плач о погибших на ратном поле, Плач об утопленниках, Плач о погибших на пожаре… Я прочитал интервью Алексея Макарова (и все-таки Полищука) и понял, что это тоже плач – Плач сына о матери, только в прозе:
«Год назад, когда умерла мама, я умолял Боженьку, чтобы он завалил меня работой. Для меня жизнь вообще поделилась на «до» и «после» смерти мамы. Не могу сказать, что мы с ней постоянно виделись, общались, – я давно живу отдельно и выплываю в мире сам. Но раньше я знал, что у меня есть мать, к которой я в любую минуту могу прийти, и она будет мне рада, всегда поймет и утешит. Я рассказывал ей все, выслушивал ее советы, мы вместе смеялись над чем-то… Теперь самого родного и близкого человека нет. А с сестрой после ухода матери отношения не стали ближе. Я самоустранился, поскольку не люблю себя навязывать, если меня там не очень хотят видеть.
Времени для переосмысления пока прошло немного. Для меня уход мамы – это боль, которая не проходит… И засыпаешь с мыслями о ней, и просыпаешься, и поплачешь… Слишком рано я потерял мать! Мне 35, а ей было всего 57! Актерская ее жизнь была в самом расцвете. И никто не мог предположить, что Люба Полищук, всегда такая активная и жизнеутверждающая, уйдет от нас так рано. Но Господу Богу так было угодно… И это моя судьба, мой крест».
Мы с Любой виделись мало, слишком много у каждого было дел, много друзей, за которых мы принимали всех знакомых, тем не менее круг общения был велик и судьба сводила нас редко, но неизменно тепло. Успел рассказать Любе о величайшей русской певице Надежде Васильевне Плевицкой, конечно, не всю ее жизнь, а лишь фрагменты из нее. Родилась в селе под Курском, пела в церковном хоре, потом сбежала из дома в балаган, где стала петь и танцевать, много трудилась и небезуспешно. И вот судьба привела ее на гастроли в Нижегородскую ярмарку. Пела в ресторане.
– Ну и что? – удивилась Люба. – Была ресторанной певичкой. Пела на потребу пьяной публики.
– Не совсем так, ее опекал Собинов, «Курским жаворонком» называл Шаляпин, – возразил я и достал книгу воспоминаний самой Плевицкой.
«В зале обычно шумели. Но когда на занавес выбрасывали аншлаг с моим именем, зал смолкал. И было страшно мне, когда я выходила на сцену: передо мною стояли столы, за которыми вокруг бутылок теснились люди. Бутылок выпито немало, а в зале страшная тишина. Чего притихли? Ведь только что передо мною талантливая артистка, красавица, пела очень веселые игривые песни, и в зале было шумно. А я хочу петь совсем невеселую песню. И они про то знают и ждут… Помню, как-то за первым столом, у самой сцены, сидел старый купец, борода в серебре. Когда я запела «Тихо тащится лошадка, по пути бредет, гроб рогожею покрытый на санях везет…», старик смотрел на меня и вдруг, точно рассердясь, отвернулся. Я подумала, что не нравится старому купцу моя песня, он пришел сюда повеселиться, а слышит печаль. Но купец повернул снова к сцене лицо, и я увидела, как по широкой бороде, по серебру, текут обильные слезы. Заканчивала, я помню еще, свой номер «Ухарь-купец» и в конце, под бурный темп, махнув рукой, уходила я за кулисы в горестной пляске, и вдруг слышу из публики, среди рукоплесканий:
– Народная печальница плясать не смеет!
Люба задумалась, наморщив лоб:
– Так что же, она после этого весь вечер на сцене только грустила?
– Почему же? Нет. Но свою печальную песню исполняла обязательно. Ведь в жизни и былой, и нашей еще немало горестного.
– Понимаю, теперь понимаю, – сказала Люба: – почему ты в своем вечере смеха исполнял драматический монолог «Берегите шутов» о Райкине и Высоцком и философский «Монолог Моны Лизы» о силе и спасительности иронии. Номера без единой репризы. А аплодировали тебе больше, чем после самого смешного номера. «Народная печальница» – красивое звание. И… И кажется, выше, чем Народная артистка. Я с юмора начинала. Но чувствовала, что «не дохожу» до сердца зрителей. Смешу и только. В основном поэтому и ушла с эстрады. В театре все куда серьезнее. Есть над чем подумать зрителю, и посмеяться, и погрустить, и даже всплакнуть. Я завидую Плевицкой. Какое великое звание заслужила – Народная печальница!
Я потом не раз вспоминал этот наш с Любой разговор, слыша в ее театральной и кино игре искренние нотки грусти. Ведь даже в фильме «Интердевочка» за внешней бравадой ее разгульной героини проскальзывала грусть о своем незавидном положении, крутое недовольство жизнью. И даже в своем последнем фильме «Моя прекрасная няня», играя мать героини, будучи тяжелобольной, сквозь смех у нее пробивается переживание о том, что ее красивая и умная дочь не столько занимается детьми, сколько долго и трудно, а порою, хоть и смешно, но унизительно, добивается любви шоу бизнесмена. Как героя нашего времени.
Грусть и печаль – явления общемировые и совсем не случайно Люба, как истинно народная печальница, получила приз за лучшую женскую роль на международном кинофестивале.
Она старалась всегда выглядеть жизнеутверждающей, особенно перед детьми, о чем очень правильно сказал ее сын, но в душе печалилась, когда встречалась с хамством, ложью, несправедливостью, коррупцией, попранием человеческих прав. Глубоко переживала, когда уходили из жизни светлые люди, бывшие для нее кумирами; надеждой на то, что изменят жизнь до мерок цивилизации.
Помните, в когда-то знаменитой «Гренаде» Михаила Светлова, такие строчки: «Я хату оставил, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Пошел погибать на чужбине, не получив землю у себя на родине. И далее: «Отряд не заметил потерю бойца и «Яблочко»-песню допел до конца». А Люба замечала и горевала, узнавая о гибели соотечественников в так называемых «горячих точках».
Помню одну из наших последних встреч у Театра киноактера, где я реализовывал свои книги. Прежде чем предложить мне свою помощь, она горестно опустила голову:
