– Канал Мартезана? По моему проекту? Превосходно! Писать я буду лишь до тех пор, пока солнце светит. А к вечеру прилечу к синьору Лодовико. Ничего, до завтра-то ангел уж как-нибудь подождет.
– Это ангел?
Гонец только теперь приблизился к Леонардо и взглянул на картину.
– Да ведь это же… – воскликнул он и выбежал из мастерской.
А через час произошло событие, невиданное доселе на этой узенькой миланской улице, не отличавшейся от других никакими достопримечательностями, разве тем, что один из выстроившихся в ряд, старых, ветхих домиков снимал Амброджо де Предис. Перед этим домиком толпилась блестящая свита правителя герцогства Миланского. Вельможи, оттесняя друг друга, при суетливой толкотне стремянных старались спешиться. Но, всех опередив, в мастерскую ворвался одетый в блестящий золотой брокат синьор Лодовико. Его высокая фигура, едва не полностью закрыв дверной проем, заслонила собой свет майского солнца.
– Это называется, я обзавелся инженером! – начал он громко и ядовито. – Некий необыкновенный флорентийский маэстро, чуть ли не самым заветным желанием которого было стать моим военным инженером, который вручил мне трактат на шести страницах о пользе строительства каналов, о возможностях сделать судоходной Мартезану, теперь, видите ли, вбил себе в голову, что должен немедленно написать алтарный образ для церкви Сан-Франческо. По какому же это случаю?
Леонардо, улыбнувшись, поклонился. Из рук он еще не выпустил ни кисти, ни палитры.
– А по такому случаю, что на жалованье инженера герцогства, не будь никому в обиду сказано, можно прожить, лишь положив зубы на полку.
– Ах ты, золотобородый флорентийский разбойник! Конечно же, будешь ходить не солоно хлебавши, коли втайне от всех прячешь в Павии для своей утехи юную девицу.
– Ваша светлость имеет в виду мою кузину?
– Кузину? Да нет у тебя никакой кузины! Из Флоренции прибыло достоверное сообщение!
– Не знаю, что за сообщение… Не могут же учесть во Флоренции всех моих родственников…
– Ах, вон ты куда!.. Напрасно крутишь! Все знаем. Пока мои агенты, добросовестно потрудившись, напали на след, ты открыл клеточку и – кш-ш! Птичка улетела!
– Никуда она не улетела, ваша светлость. А живет в генуэзском доме морского капитана Никколо Кортенуова да Винчи.
– Ну вот, еще один родич!
– Это мой друг детства.
– Часом, не тот ли черномазый проказник, что перепробовал в твоем и Аталанте обществе вина всех погребков Милана?
– От вашей светлости, я вижу, нельзя ничего скрыть.
– В этом ты прав. И именно потому я здесь. Где картина?
– Потрудитесь, синьор, пройти сюда, вот сюда!
Сноп солнечных лучей осветил лицо ангела.
Синьор Лодовико прищурился, наморщил лоб. Он долго, пристально изучал глядевшего в его сторону ангела. Да, это на самом деле ангел! Ангел его жизни… Как она хороша! И как жизненно передана здесь, на картине! Герцог был глубоко тронут, но скрывал свои чувства. Нет, он не должен выказывать, насколько нравится ему эта… этот ангел. А стоит ли таиться?
– Одно бы мне узнать, – приглушенно заговорил он, плохо владея собой, – кем тебя считать: разбойником или волшебником?
– Живописцем, ваша светлость.
– Живописцем? Гм… А почему не волшебником, не чародеем, сведущим в черной магии?
– Милостивый синьор изволил забыть, что по этому поводу я уже выразил перед ним свои скромные соображения.
– Не беда, повтори еще раз. К тому же, граф Бергамино, например, еще не слыхал… Да будут твои взгляды известны и ему. А то страшно, как бы не попал и он во власть какого-нибудь заклинателя.
Острие иронии Лодовико Моро теперь направил на одного из самых почтенных вельмож своей свиты, и Леонардо счел это хорошим признаком. Он сообщнически подмигнул герцогу, но и от этого улыбка не сошла с губ синьора Лодовико.
Художник поклонился убеленному сединами графу Бергамино и, будто вся эта напыщенная компания явилась сюда только за тем, чтобы услышать его суждения, он повторил все высказанное им уже однажды синьору Лодовико.
– По моему мнению, глупейшим следует считать утверждение, что черная магия с ее суевериями достойна внимания. Ибо некромантия – это развеваемый ветром стяг, это вожак своры глупцов, разглагольствующих о великих успехах «вызывателей духов», о том, чего на самом деле еще никто не ощущал. И все-таки этим начиняют книги твердя, что духи могут проявлять силу и умеют говорить. Хотя они не люди. В действительности же говорить могут только люди, благодаря имеющимся у них органам речи. Утверждают еще, что при помощи магии можно переносить большие тяжести, вызывать грозу, дождь, что она может обращать людей в кошек, волков и прочих животных. А я считаю, что животному скорее уподобляется тот, кто верит подобным россказням.
– Ты понял, мой граф? – обратился синьор Лодовико к Бергамино, который, по-утиному крякая, хватал ртом воздух.
– Да-а-а… – выдавил он наконец.
– Ну, значит, ты достоин своей славной в веках родословной, – засмеялся властитель Милана – сам он не мог похвастать столь благородными предками, его отец, Франческо Сфорца, начал свою карьеру с кондотьера.
Теперь, взглянув на Леонардо, синьор Лодовико указал на картину:
– Кто это?
– Ангел.
– Ангел? Гм…
– Он стоит на коленях перед Мадонной, Мой синьор видит очертания Мадонны?
– Я вижу нечто другое, мессер Леонардо! Но не могу сказать, что я недоволен. Значит, это будущий алтарный образ церкви Сан-Франческо? Работа очень спешная?
– У меня договор, мой синьор.
– Спешный ли это заказ?
– В течение года я полагаю закончить.
– А ангела, гм, этого ангела ты сколько времени писал?
– Целую неделю не покидал я мастерскую.
– С тех самых пор, как ты возвратился из Павии?
– Да, с тех пор, как я возвратился из Павии. Но он еще не закончен.
– И не скоро будет закончен. Ты прервешь работу!
– Из-за канала?
– А-а, к чему мне теперь этот канал! Ты будешь писать картину. Для меня. Это будет твоей срочной работой! Портрет синьорины Галлерани!
– Когда же ты кончишь тот портрет? – сочувственно спросил Амброджо де Предис, услыхав, что Леонардо отдает Томмазо подробные указания: какие краски следует приготовить, как их растереть и что из инструментов надо собрать для отправки во дворец Галлерани.
Улыбнувшись, Леонардо развел руками: что мог ответить он другу, когда сам был в полном неведении.
Впрочем, он чувствовал уверенность, бодрящую уверенность.
Уже несколько дней, как к нему вернулась эта бодрость духа. Жизнь снова представлялась легкой, податливой, простой, а сам себе он казался теперь освобожденным, недавно скинувшим оковы человеком.
