К весне 1939 г. около 250 тысяч евреев выехали из Германии, большей частью оставив все свое имущество.
Начиная с 19 июня 1941 г. известных граждан еврейской национальности начали депортировать на восток.
9 декабря 1836 г. 14 евреев были выселены из Карлсбада, 16 февраля 1839 г. еще десяти было приказано покинуть город в течение 48 часов.
В 1866 г., после победы Пруссии над Австрией и Саксонией, румынские евреи были объявлены иностранцами.
17 августа 1938 г., спустя несколько месяцев после «аншлюса», всех евреев в Австрии заставили носить имя Израиль, а евреек — Сара.
Еще в XVIII веке в Австрии многие евреи не имели фамилии, а в XIX веке выбор фамилий для них был регламентирован. Так, например, 18 февраля 1802 г. вышел указ, запрещавший евреям принимать дворянские фамилии. Очередной закон 1887 г. запрещал евреям брать «еврейские» имена, например из Ветхого Завета, или присваивать себе фамилии, образованные от названий австрийских населенных пунктов.
Несмотря на все знание деталей, причины антисемитизма Гитлера до конца не выяснены. Чтобы окончательно и полно прояснить этот феномен, недостаточно ни данных из его истории болезни, ни исторических фактов, ни документов, ни выводов, основанных на данных психологии и психиатрии. Показательным в ряду многочисленных сомнительных свидетельств психологов и психиатров является вывод Александра Митчер-лиха, который утверждает, что в период с 1912 по 1914 г. Гитлер страдал «манией преследования», которая в значительной степени определяла его решения и образ действий вплоть до самой смерти. Он предполагает, что эта «мания» стала следствием описанной Гитлером в «Майн кампф» встречи с евреем в длинном кафтане. Митчерлих и его последователи так и не поняли, что рассказ Гитлера был не более чем литературным пропагандистским описанием превращения молодого человека, воспитанного в буржуазно-космополитическом духе, в фанатичного антисемита. Гитлер был антисемитом еще до приезда в Вену. Болезненные формы это приобрело лишь спустя десятки лет. В период с 1909 по 1913 г. Гитлер часто общался с евреями. Одному из них он поручал продавать свои картины и делился с ним выручкой. Почти ежедневно он вместе с Кубицеком посещал Венскую придворную оперу, хотя ее директором в то время был дирижер филармонического оркестра и композитор еврей Густав Малер. [191] Подобно Митчерлиху, Алан Буллок тоже придавал чрезмерно большое значение рассказу Гитлера, повторенному Кубицеком. Ему представлялись роковыми упомянутый в описании Гитлера еврей в кафтане и изложенная в «Майн кампф» версия о первом столкновении с проституцией как чисто еврейским занятием и средством разрушения арийской расы. Аналогичные выводы делали также Уильям Ширер, Ганс Бернд Гизевиус и Макс Домарус. Гизевиус, озаглавивший даже один из разделов биографии Гитлера «Еврей в кафтане», делает из этого рассказа Гитлера следующий вывод: «Мы должны придавать этой судьбоносной встрече совершенно противоположный смысл. Гитлер уже давно ищет козла отпущения. Кто-то ведь должен быть, в конце концов, виноват в его теперешнем незавидном положении и грядущей беде, причем это должно быть не учреждение, не роковое стечение обстоятельств, не ложное учение, не недостаток знаний, не идея и не чей-то личный промах. Нет, это должен быть человек из плоти и крови». Такое толкование, вытекающее главным образом из версии Гитлера, изложенной им в «Майн кампф», что он бедствовал в Вене после 1908 г., так же мало соответствует реальным фактам, как и широко распространенная теория Ольдена, Буллока и Ширера, что Гитлер стал антисемитом вследствие приписываемой ему зависти, возникшей на сексуальной почве. [192] Предположение Перси Эрнста Шрамма, что антисемитизм Гитлера берет свое начало из «ранних юношеских впечатлений», получает «естественное» развитие за годы, проведенные в Вене, и неизбежно усиливается в «период борьбы», также в значительной степени основывается на «Майн кампф» Гитлера, где описания во многих случаях явно противоречат фактам. Утверждения, восходящие к Гансу Франку и сформулированные Францем Етцингером, о том, что Гитлер, возможно, сам был евреем и поэтому с такой звериной жестокостью ополчился на них, являются не более чем фантазией. Попытка американского историка Рудольфа Биниона объяснить антисемитизм Гитлера тем, что Клара Гитлер умерла после операции, в ходе которой ей давали «наркотический газ», а сам Гитлер во время первой мировой войны вследствие тяжелого отравления газом под Ла-Монтенем оказался в лазарете в Пруссии, где и пережил революцию, также является надуманной и не заслуживает дальнейшего рассмотрения.
Поскольку жизнь Гитлера до начала первой мировой войны была достаточно обеспеченной, то не выдерживает критики и другая широко распространенная теория, что он стал антисемитом, потому что потерпел в юношеском возрасте фиаско и для самоутверждения нуждался в «козле отпущения». За исключением ранней потери родителей, в его жизни не было факторов, которые могли бы сыграть отрицательную роль. Гитлер, который хотел стать художником и архитектором и вовсе не собирался вести нормальный «буржуазный» образ жизни, был талантлив, целеустремлен и жизнерадостен, хотя ему и не удалось с наскока поступить на учебу в Вене, как, впрочем, и будущему директору Академии изобразительных искусств. Кроме того, он располагал немалыми деньгами и мог вести беззаботную жизнь. Утверждение, что в 1918 г. в послевоенной Германии он мог сделать себе карьеру, только будучи ярым проповедником антисемитизма, исходит из предположения, что антисемитизм служил ему всего лишь средством для достижения цели, что также неверно. Неоднократные высказывания Гитлера, что он выполняет «волю Творца, борясь с евреями», выражают его глубокие убеждения. Этому не противоречит и то, что он наедине с самим собой сомневался в своем «предназначении» и в своей теории, о чем свидетельствует Генрих Хайм как человек, которому доводилось слушать самые сокровенные слова Гитлера и который с ведома Мартина Бормана тайком записывал их. По словам Хайма, Гитлер в 1941 г., находясь на вершине власти и своих военных успехов, в кругу особо доверенных людей сомневался, что его политика, проводимая в отношении евреев, является правильной в историческом аспекте. Неопубликованные высказывания Гитлера по этому вопросу не представляют особого значения по сравнению со всей совокупностью исторических фактов. Образ Гитлера предстает в еще более ужасном свете, если учесть, что его порой мучила мысль, что он своей антиеврейской политикой действовал вопреки «духу истории» и, таким образом, был неизбежно обречен на крах. [193] Якобы высказанное в этой же ситуации опасение, что будущие поколения, возможно, не поймут его антиеврейской политики, [194] потому что они уже не будут знать, кто такие евреи, тоже может быть истолковано в этом смысле. Оно скорее демонстрирует убежденность Гитлера и его решимость оставить после себя рейх, свободный от евреев. При этом он думает о том, какой памятник воздвигнут ему в немецкой истории. Можно считать абсолютно доказанным, что Гитлер никогда всерьез не допускал, что заблуждается в этом отношении. В своем завещании, где он изложил мысли, занимавшие его вплоть до самоубийства, он призывал своих последователей: «Прежде всего я требую от руководства нации самым тщательным образом соблюдать расовые законы и оказывать безжалостное сопротивление отравителю всех народов мира, международному еврейству». В последние часы своей жизни он все же скорректировал свое представление о народах Востока, но не изменил отношения к евреям. «Если я на основании данного мне Богом разума изменяю свою жизнь, — заявил он 13 декабря 1941 г., — то могу ошибаться, но никогда не лгу».
В этой связи уместно задать вопрос об отношении Гитлера к религии и церкви. Здесь достаточно только упомянуть о том, что он, несмотря на явные параллели с учениями стоиков и идеями эпохи Просвещения, не основывался на теориях какой-либо одной школы или одного авторитета. Дополнительную трудность в определении его духовных отцов и ведущих воззрений представляет и тот факт, что Гитлер считал себя глубоко религиозным и «искренне благочестивым» человеком, положительно относился к религии и религиозным верованиям и в то же время отрицал церковь, которую в беседах зачастую идентифицировал с религией. Судя по внешним проявлениям, он был абсолютно не религиозен. Он хотя и принадлежал к церкви до самой смерти, демонстративно отстранился от нее, объявляя религиозные учения «однозначно сумасшедшими», угрожал ей, открыто боролся с ней и издевался над священнослужителями. Он считал само собой разумеющимся, что современные люди, знакомые с естественнонаучными изысканиями, не могут воспринимать церковь всерьез, однако постоянно называл религиозные верования благом для человечества. «Вера, — рассуждал он в ноябре 1941 г., когда военное счастье начало отворачиваться от него, — это совершенно чудесное явление для людей». Уже в октябре, когда его мучили болезни и он был убежден, что жить ему осталось недолго, он сказал: «Не подлежит сомнению, что мы — существа лишенные воли и что существует некая духовная сила… Отрицать это было бы глупостью. Тот, кто верит во что-то ложное, стоит все же выше того, кто не верит ни во что». Хотя он постоянно пытался навязать свое мировоззрение всем окружающим, однако в отношении религии, под которой он понимал «веру человека в божественное начало», он поступал совершенно по-другому. «Я не хочу навязывать крестьянке свою философию, — заявлял он. — Учение церкви это тоже своего рода философия, хотя она и не стремится к истине. Поскольку люди не в состоянии размышлять о великих вещах, это не приносит особого вреда. В конечном итоге все это приводит к пониманию беспомощности человека перед вечными законами природы. Не страшно, если мы придем к осознанию того, что… спасение человека состоит в том, чтобы попытаться понять божественное провидение и не восставать против закона. Если человек… покорно склоняется перед законом, то это прекрасно». Он охотно и часто, особенно в последние годы своей жизни, употреблял вместо слова «Бог» понятие «провидение», под которым стоики понимали силу, которая разумно управляет происходящими в мире событиями и человеческой жизнью. Утверждение Шрамма, что Гитлер понимал провидение в смысле своего биологического мировоззрения, употреблял для собственного самоутверждения и все «больше и больше сводил его к культу собственного «я», опирается на высказывания Альфреда Йодля и Карла Брандта, чьи суждения в этой связи не слишком надежны. Гитлер говорил о «провидении» в том смысле, как его понимали стоики. Это некая сила, которая предусматривает все, поддерживает созданный ею мир и управляет им по своему усмотрению. Можно привести множество доказательств, что Гитлер искренне верил, будто подчиняется высшей божественной силе. Как перед широкой аудиторией, так и в узком кругу людей он с этой точки зрения оценивал и свои успехи, и неудачи. Так, например, 23 августа 1944 г. он рассказывал своему отоларингологу Эрвину Гизингу о поражении под Сталинградом, вину за которое он безусловно брал на себя: «Такие оплеухи, как Сталинград, судьба часто раздает во время войны, и я знаю, что провидение немало отвешивало их противнику до того и еще отвесит в будущем». А 21 сентября 1944 г. он заявил одному врачу в связи с событиями 20 июля 1944 г.: «Если у меня когда-нибудь и были сомнения в предназначении, которое уготовано мне провидением, то теперь они уже определенно исчезли. Мне каждый день… кажется чудом, что я вышел живым из этой груды обломков». В феврале 1945 г., незадолго до самоубийства, он успокаивал своего врача, попавшего к тому времени в немилость: «Провидение до сих пор четко указывало мне дорогу, и я буду непреклонно идти по предписанному мне пути, невзирая ни на что». Из-за своего негативного отношения к церкви, которая, по его мнению, использовала имя Господа в своих целях, и из-за влияния естественных наук на свое отношение к религии он не решался в открытую назвать «провидение» Богом. В узком же кругу он порой называл Бога «всемилостивейшим». «Если кто-то утверждает, — разъяснял он, например, 24 октября 1941 г., — что Бог сотворил молнию, то он не так уж и неправ. Но совершенно точно одно, что Бог управляет молнией не так, как утверждает церковь. Церковь извращает понятия в своих земных целях». По Гитлеру, религия возникла в момент истории человечества, не поддающийся точному определению. Оценивая мифы и легенды, он полагает, что она возникла вследствие того, что люди «осознали в понятийном плане полузабытые воспоминания и силой разума обогатили их представлениями, которые служили церкви для того, чтобы удержать власть». Это объяснение не так уж сильно расходится с интерпретацией Фридриха Энгельса, который, критикуя подход Людвига Фейербаха к сущности религии, полагает, что ее источником могла быть сравнительная мифология индоевропейских народов — индийцев, персов, греков, римлян, германцев, а также кельтов, литовцев и славян. [195] В представлении Энгельса, который признает за религией относительную долю правды, понимает ее как рефлексию объективных, хотя и имманентных факторов и интерпретирует ее как фантастическое отражение внешних явлений в головах людей, считающих их сверхъестественными силами, управляющими их бытием, религия возникла в «первобытные времена из древних ложных представлений человека о своей собственной и окружающей природе». Если Энгельс считал, что религия в течение некоторого времени играла положительную роль в процессе развития, и предсказывал, что она будет неизбежно вытеснена коммунизмом вследствие изменения экономических условий, то Гитлер вовсе не был в этом убежден и не желал такого развития событий. Он хотел сохранения религии, которая, по его мнению, «была поначалу… более человечной», как средства подавления человека и поддержки власти, [196] но не хотел сохранения церкви. В его понимании она не заслуживала положительной оценки в истории. «Период с III до середины XVII века, — писал он о средневековой церкви, — это самая жестокая эпоха в истории человечества. В это время царили жажда крови, подлость и ложь». В отличие от Энгельса он был убежден, что придет день, когда церковь нужно будет уничтожить силой. «Я не считаю, — заявил он в 1942 г., — что все должно остаться по-прежнему. Провидение дало человеку разум, чтобы он действовал в соответствии с ним. Разум говорит мне, что необходимо покончить с царством лжи. Однако он в то же время подсказывает мне, что для этого еще не настало время. Чтобы не участвовать во лжи, я держал священников подальше от партии. Если понадобится, я не испугаюсь борьбы, и буду немедленно действовать, когда опыт покажет, что время настало». В юности, как заявлял Гитлер в декабре 1941 г., он придерживался мнения, что церковь надо уничтожить немедленно, безоговорочно и беспощадно, «словно динамитом». Теперь же он намерен вести действия, направленные на то, чтобы на церковных кафедрах «перед старушками стояли абсолютные остолопы» и чтобы церковь отмерла, «как пораженная гангреной конечность».
