Страшная незабываемая ночь. Как сейчас вижу: далеко впереди несколько лучей прожекторов схватили самолет. Держат. Ведут… Но почему нет обстрела? Зенитки и пулеметы подозрительно молчат. Вдруг вверху, из темноты, недалеко от освещенного ПО-2 — красная ракета. Потом короткая очередь вражеского ночного истребителя. ПО-2 вспыхивает. Падает, падает… На борту рвутся ракеты. Через несколько минут — та же картина. Потом еще. И еще.
Мы были потрясены. Таких потерь полк не знал.
Нужно было вырабатывать новую тактику. Ее подсказала сама ситуация раз против нас бросили истребителей, то единственное спасение — малая высота. Истребитель побоится снижаться ночью. А мы можем. Пусть стреляют зенитки и пулеметы — они не так страшны, как огонь истребителя, который бьет без промаха по близкой освещенной цели.
Тяжелая утрата вызвала глубокие и печальные раздумья. У меня впервые за время войны появилась какая-то… неуверенность, что ли.
До этого я летала с легкомысленным убеждением, что меня никогда не убьют. Пусть ранят, пусть собьют, но не убьют. А теперь поняла, что можно погибнуть.
Как-то вечером, вскоре после той траурной ночи, я присела в саду под яблоней и написала что-то вроде стихов. На мой теперешний взгляд, от них попахивает пессимизмом. Что ж, случалось и так, что без особых надежд заглядывали в будущее. Вот эти стихи:
Вечер. Сад. И луч заката.
Тополя у нашей хаты.
Деревенские ребята,
Голосистые девчата…
И не верится, что рядом,
Километров пятьдесят,
Рвутся бомбы, бьют снаряды,
Трассы пуль в зенит летят.
И не верится, что ночью
В пекло адово пойду,
Что сгорю звездой полночной
И с заданья не приду.
И не верится, что после,
Как при мне и без меня,
Будет так же: в окнах отсвет,
Песни, сад… И тополя…
Припомнились строки из дневника Гали Докутович:
«Девушки вчера летали бомбить аэродром в Гостагаевской. Там „миллион прожекторов“. И Наталке Меклин они сегодня снятся. Проснулась и села на кровати. „Натка, ты чего?“ — „Понимаешь, не могу крепко заснуть — все время прожекторы снятся“».
Нам всем до сих пор снятся иногда военные ночи: черное небо, слепящие лучи прожекторов, вспышки разрывов зенитных снарядов, пламя горящих самолетов. Просыпаешься с колотящимся сердцем. Потом с облегчением вздыхаешь: хорошо, что это только сон!
Но и наяву, случается порой, тоже бывают бои. Правда, совсем уж другого рода.
Лет десять назад мы с мужем жили в маленькой комнатке многонаселенной коммунальной квартиры. Жила там одна женщина — ее все не любили за злой язык. Стою я как-то в общей кухне, варю кашу пятимесячному сыну. Вошла та женщина. Я, как и все жильцы, взбегала вступать с ней в беседы, но у нее была странная манера — рассуждать вслух, вызывая, таким образом, присутствующего на разговор. Так было и в тот раз.
— Гм, — усмехнулась она, вроде как отвечая на мой слова, — „воевали!“ Знаем, как вы воевали и за что ордена получали!
Словно кипятком плеснули мне в лицо. Мгновенная вспышка гнева затмила разум. И не помню, как так получилось: рука, в которой я держала ложку, мелькнула в воздухе и…
— Караул, убивают! — завизжала злоязычница не своим голосом.
Она преувеличивала, конечно. Никто но выбежал на ее крик.
Я понимаю, что поступок мой был некрасивым. Но почему меня не мучает раскаяние? Наверно, потому, что мы до сих пор видим во сне войну. И еще потому, что нет сейчас среди нас таких славных девчат, как Дуся Носаль, Галя Докутович, Полина Белкина, Тамара Фролова и много других…
От школы проехали на площадку, где был наш аэродром — с восточной стороны станицы. Обрадовались — она почти в том же состоянии, как и в нашу бытность тут. Хоть сейчас взлетай с нее.
— Рая, смотри-ка, — указывает Руфа в сторону, — колодец! Ты не забыла, чем он знаменит?
Колодец?.. Как же! Случай единственный в своем роде. Экипаж Никулина — Руднева возвращался с задания с одной бомбой, которая, несмотря ни на какие усилия штурмана и летчицы, не вышла из замка бомбодержателя над целью. А вот при заходе на посадку ей угодно было сорваться. Но, к счастью, не взорваться. Начали искать бомбу. Обшарили весь аэродром — как сквозь землю провалилась!
Потом обнаружили ее вот в этом колодце. Над Женей Рудневой подтрунивали: до чего же меткое бомбометание!
С любопытством заглянули сейчас в колодец — нет ли там бомбы?
Солнце клонится к закату. Выезжаем из Ивановской.
— В это время у нас обычно раздавалась команда: „Боевые экипажи, за получением задачи!“ — уже в пути, оглядываясь на площадку говорит Руфа.
Она поправляет пояс на платье, будто ремень на гимнастерке. У нее, как вижу, „боевое“ настроение. А во мне беспокойными всполохами возникают отрывочные воспоминания, неясные образы, щемящая грусть. Я смотрю на багряное небо и думаю… О чем? Даже самой трудно разобраться. Сразу о многом. О том, как великолепен закат. О том, что эти прозрачные облака похожи то ли на цветы, то ли на перья сказочной птицы. И еще вот о чем: где-то там, в стороне заката, падали тогда, в сорок третьем, наши горящие самолеты… Может быть, теперь на том месте растут цветы? Красные тюльпаны. Или маки…
Еще на Донбассе, когда мы только-только начинали воевать, нам пришлось однажды днем садиться на огромное поле красных маков. Казалось, самолет погружался в полыхающий огонь… А на краю поля стояла Галя Докутович, прижав к груди большой букет бархатно-красных цветов. Ее лицо с густым, смуглым румянцем было удивительно красивым в обрамлении маков.
Галя… Вижу, самолет вспыхнул над целью. Над ним промелькнула хищная тень. Полотняные крылья ПО-2 ярко прочертили огненную линию к земле. Горела жизнь — прожитая, совсем короткая, и еще непрожитая — большая, красивая, нужная людям. Горели девичьи мечты, первая любовь… Горело человеческое сердце. Горела Галя…
— Как полыхает закат, — задумчиво произносит Руфа.
— Мне кажется, что сейчас там появится мифическая птица феникс… Возродится из пепла. А может быть, и не птица…
Руфа, словно уловив сумбурный ход моих мыслей, прошептала:
— Много пепла осело на этой земле в войну…
Проезжаем по новому, добротному мосту. Табличка извещает: „город Славянск“. Но по виду это пока что станица. Сколько раз мы смотрели на нее с воздуха! Здесь была основная переправа немцев, когда они „по просьбе“ наших войск нехотя уходили с кубанской земли. Мы невольно присматриваемся к берегам около моста — не осталось ли следов от наших бомб?
