Так поступал и Сартр, когда вслед за «Критикой диалектического разума» писал огромную биографию Флобера, претендуя на полную научность своего исследования без примеси фантазии. Однако совершенно справедливо интервьюеры Сартра окрестили это произведение «романом-биографией»[117], тем самым указав на то, что «научность» сартровского метода им представляется весьма сомнительной.
Между Марксом, Мао и Маркузе
Теперь настало время рассказать о печальном эпилоге философско-литературной деятельности Сартра. В жизни каждого человека есть, по-видимому, «потолок», только определить его нельзя с такой точностью, с какой конструкторы рассчитывают потолок самолетов. Невозможен бесконечный рост, бесконечное развитие индивида, сама природа положила тут предел. Вопрос только в том, сумеет ли человек, пережив апогей своего развития, высшую точку своих достижений, достаточно долго оставаться на высоком уровне или, наоборот, стремительно покатится вниз. Последнее и случилось с Сартром.
Он словно разучился понимать то, что понимал каких-нибудь десять — пятнадцать лет назад. Когда просматриваешь циклы его статей «Коммунисты и мир», то, несмотря на неизбежность расхождения во взглядах, соглашаешься с автором в главном и даже испытываешь к нему чувство живой и искренней симпатии за смелость и доброжелательство, с которыми он выступил в защиту социалистических завоеваний в СССР в условиях самой бешеной антикоммунистической истерии. Тогда он понимал неизбежность ошибок и отклонений на неизведанном пути строительства нового общества, необходимость сильного и сплоченного авангарда рабочего класса — коммунистической партии, без которой рабочий класс не смог бы не только достигнуть конечной цели, но вообще приобрести революционное самосознание.
В хаосе исторических случайностей, временных трудностей и наносных явлений он сумел разглядеть главное: СССР представляет в современном мире совершенно новый тип социального устройства, социалистического по своей социально-экономической природе. Именно поэтому он публично заявил о своей солидарности с коммунистами по ряду важнейших вопросов современности и присоединился к Движению сторонников мира в тот период, когда антикоммунистическая пропаганда пугала обывателей вездесущей «рукой Москвы». Еще в 1963 году Сартр заявил о том, что «СССР — единственная великая страна, где слово „прогресс“ имеет смысл»[118].
И вот, словно забыв о длительном и мучительном своем пути сквозь дебри академической философии и предрассудки буржуазного интеллектуала, больше всего лелеющего «гордое одиночество» избранного, Сартр после майских событий 1968 года в Париже резко порывает с коммунистическим движением на Западе и отдает свой авторитет и свое перо в услужение левоэкстремиетским группкам, которые своей подрывной деятельностью больше помогают империализму, чем борются с ним. Он становится редактором маоистского журнальчика, выходящего под претенциозным названием «Дело народа», регулярно перепечатывая некоторые его материалы в «Тан модерн». Еще недавно, как рассказывают журналисты, в рабочих пригородах Парижа неподалеку от заводских ворот можно было видеть на импровизированной трибуне в окружении десятка юнцов невысокого толстого старика, с искаженным лицом выкрикивающего маоистские лозунги. Рабочие, с недоумением бросив взгляд на эту странную картину, не останавливаясь, проходили мимо…
Что касается профессиональных литераторов и философов, то они давно уже заметили, что читать Сартра стало неинтересно: о чем бы он ни писал, с первых строк уже ясно, чем он кончит, а кончает он набившими оскомину штампами экстремистской идеологии. Раньше каждое его выступление по злободневным вопросам дня с нетерпением ожидалось и жадно прочитывалось. Читателей привлекал поиск пытливой мысли, склонной порой к излишним парадоксам и отклоняющейся часто далеко от истины, но всегда побуждающей на самостоятельные размышления и задающей вопросы, которые, может быть, самому и не пришли бы в голову. Теперь не то. Постаревший мэтр экзистенциализма из последних сил пускается вдогон за бегущим днем, жадно тянется к молодежи, перенимая модные веяния «молодежной контркультуры», и, кажется, больше всего на свете заинтересован в том, чтобы нравиться и чтобы не отстать от юности в смелом радикализме воззрений.
Смешно и объяснять одному из самых ярких представителей изощренного самоанализа, что при таком настрое из теоретической деятельности не выйдет ничего путного: мысль становится раболепной служанкой желания, а теория, вместо того чтобы анализировать действительность, вырождается в конструирование заведомо пристрастных мнений. Не сам ли Сартр писал когда-то, что литературная деятельность должна быть автономной и свободной от внушений страсти, преследуя одну лишь цель — реальное освобождение человечества. Об освобождении он говорит, конечно, по-прежнему, да только его представления о достижении этой цели становятся все более фантастическими.
Юности свойственна безоглядность. В этом и сила ее и слабость. С уважением и пониманием относиться к запросам молодежи, направляя ее энергию в русло сознательной борьбы за лучшее будущее и созидательной работы на благо нового общества — в этом всегда состояла и состоит политика коммунистических партий. Без мелочной опеки и скучного менторства приобщать молодежь к научному пониманию социального мира и перспектив его развития, вовлекая ее в практическую борьбу на основе строгой организованности и дисциплины, — одна из главных задач воспитательной и идеологической работы коммунистов. Научная достоверность коммунистического идеала, ясность и убедительность марксистско-ленинской программы радикального переустройства общества служат надежным идеологическим ориентиром революционной молодежи всех стран. Эта молодежь продолжает дело своих отцов в новых условиях 70-х годов XX века. Это не значит, что у революционной молодежи в рамках мирового коммунистического движения нет своих проблем. Речь идет о том, что в рамках коммунистического мировоззрения и практической революционной борьбы эти проблемы никогда не выступают в форме неразрешимых трагических коллизий индивидуума и «организации», личных ценностей и коллективных убеждений, старой веры отцов и нигилизма юности.
Иное дело анархический радикализм мелкобуржуазного студенчества. В нем выражен искренний протест против всеобщей обесчеловеченности как атрибута капиталистического общества, использующего могучую силу современной науки и техники для наиболее эффективной, «рациональной» организации извлечения прибылей. И вот юные радикалы не нашли ничего лучшего, чем перенести свою ненависть к капитализму на самое науку и научный стиль мышления, объявив их главными виновниками бедствий современного человечества. В самом этом утверждении нет ничего нового, почти полтора столетия тому назад подобные идеи высказывали Шопенгауэр и Кьеркегор, а затем они были подхвачены широким течением иррационализма XIX — XX веков и ныне превратились в расхожую монету светских бесед и в популярное журнальное чтиво. Новое было в том, что молодью представители деклассированных слоев капиталистического общества восприняли иррационализм не из книжек, а из жизни и не как теорию, но как стиль жизни.
