Вопросы были те же самые, и я отвечал по накатанной.
– Больше ничего не помнишь? – спросил следак.
– Нет.
– Ну иди в соседнюю комнату, вспоминай.
Соседняя комната была небольшой. У окна стоял обшарпанный канцелярский стол, на нем графин с водой и желтоватыми подтеками на стекле.
Было десять тридцать утра, я сел и стал ждать. Время шло. Постепенно темнело окно. Вошел старшина и зажег лампочку под потолком.
– Если хочешь покурить, – сказал он мне вполне миролюбиво, – иди в туалет.
Я пошел в туалет.
Вернулся в комнату, и опять потянулось время. Следователь появился только в двадцать два часа и пригласил меня в свой кабинет.
– Вспомнил?
– Мне вспоминать нечего.
– Ну иди пока. Паспорт тебе дежурный вернет. Я вышел из райотдела на улицу Горького, как всегда в это время полную веселого народа, фланирующего по московскому Бродвею. Из автомата позвонил матери, сказал, что я на воле, и пошел к дому.
Не было в этот вечер настроения вливаться в веселую толпу.
Я свернул в Козицкий переулок и у ворот сквера на Вахрушенке встретил своего кореша Женьку, который вместе со мной тренировался в «Пищевике».
– Ты откуда?
– От следака.
– Да на тебе лица нет. Пойдем выпьем.
– Я в кабак не хочу.
– А зачем в кабак? Пойдем к хорошим людям. Есть здесь одна хата, по-нашему «малина».
Женька был представителем серьезной вахрушенской семьи. Отец его отбывал срок за сейфы, брат только что освободился, да и сам мой кореш тянул срок в свое время по малолетке.
Мы прошли лабиринтами Вахрушенки, вошли в подъезд и поднялись на третий этаж. Женька постучал в стену рядом с дверью, словно отбил сигнал морзянки. Дверь отворилась, на пороге стояла знакомая мне до слез продавщица знаменитых печеных пирожков в Елисеевском магазине.
– Здравствуй, тетя Оля, – сказал Женька, – я с кентом пришел.
– Заходите, а кента я твоего прекрасно знаю. Он у меня каждое утро пирожки покупает.
До этого я видел «малину» в фильме «Путевка в жизнь». Грязная комната, стол, заставленный бутылками и закуской, пьяные воры. В квартире тети Оли было уютно и чисто.
– Кореш мой с допроса, – пояснил Женька, – весь день не жравший.
– Идите на кухню, я вам яичницу с колбасой сделаю. Мы сидели на кухне, ели извозчичью колбасу и пили марочный портвейн «Южнобережный». В других комнатах были какие-то люди, играл проигрыватель, на кухню доносился голос Вадима Козина.
– А там кто? – спросил я Женьку.
– Серьезные люди.
Мы продолжали есть колбасу и пить портвейн. С каждым стаканом на душе становилось легче и спокойнее. На кухню вошел старый блатной авторитет дядя Миша Ключарев, по кличке Мишка Ключ.
Он сел с нами, налил вина и спросил меня:
– Тебя, мне Женька говорил, чекисты прессуют?
– Есть немножко, но я пока в отказе.
– А им до фени, в отказе ты или в сознанке. Они коту пришьют волчьи уши и докажут, что он лесной хищник. А идти на зону по сто шестнадцатой пополам, парень, дело стремное. Если хочешь, я тебя с хорошими людьми сведу. Пойдешь с ними на скок, а если, не дай бог, мусора заметут, на зону двинешь как солидный человек с хорошей статьей. Ты парень сильный, не дурак, вполне можешь в авторитеты выйти.
Перспектива была, конечно, заманчивая. Хоть здесь передо мной открывалась широкая дорога к высокому положению в определенном обществе. Но я, несмотря на радужное будущее, ушел от ответа на это столь лестное предложение.
Мы так и не договорили – на кухне появились две центровые красавицы – Рита и Нина. Одна – яркая блондинка, а вторая – брюнетка. Я их прекрасно знал. Они все время гуляли в ресторане «Аврора» с цеховиками. И, как я потом понял, наводили братву на их квартиры.
Брюнетка Нина плотно села в 1952 году, а Рита в 1955-м вышла замуж за знаменитого адмирала, стала бывать на приемах в Кремле и превратилась в весьма модную и роскошную номенклатурную жену.
Больше мне не пришлось бывать на «малине» тети Оли. Мой кент Женька спалился и поехал на зону в Карелию, да и моя жизнь резко изменилась.
Потом, через десять лет, мне несколько раз приходилось выезжать с опергруппой на самые разные блатхаты. От обставленной антикварной мебелью квартиры в центре до вонючих полуподвалов на Таганке.
И я убедился в одном: те, кому надо, знают все московские «малины», но не трогают их, потому что именно там можно проводить самые интересные оперативные мероприятия.
Так повелось с тех былинных времен, когда на Руси начал работать уголовный сыск.
10 сентября 1916 года, когда на улице уже смеркалось, в Московской сыскной полиции раздался звонок. Телефонировали из магазина «Ювелирная торговля Митрофанова», что на Цветном бульваре в девятнадцатом номере. Надзиратель сыскной полиции, работавший в участке, в который входил Цветной бульвар, сообщил, что магазин ограблен.
Дело было непростое, поэтому начальник сыскной полиции Маршалк послал туда лучшего криминалиста, своего помощника (по нынешнему – зама) коллежского советника Андреева, полицейского фотографа и дактилоскописта.
Когда Андреев приехал в магазин, то увидел несметное число полицейских чинов, звенящих шпорами и мешавших друг другу. Он попросил лишних удалиться и начал вести дознание.
В кабинете сидел одуревший от горя и ужаса хозяин ювелирной торговли Герасим Андреевич Митрофанов, дверь в соседнюю комнату, где стояли сейфы, была распахнута, а массивные железные ящики пусты.
Из сбивчивого рассказа перепуганного хозяина Андреев уяснил, что пару часов назад в магазин вошли два офицера лейб-гвардии Литовского полка. Один носил погоны поручика и имел адъютантский аксельбант. Второй – капитан.
Офицеры осмотрели витрины, потом попросили приказчика позвать хозяина. Когда Митрофанов вышел в торговый зал, офицеры вежливо представились и сказали, что у них есть к владельцу магазина весьма деликатное дело.
Митрофанов пригласил господ военных в свой кабинет.
О лейб-гвардии Литовском полке недавно писали в газетах, его солдаты и офицеры проявили подлинное мужество в боях с германцами. У пришедшего капитана на рукаве шинели были нашиты две полоски за ранения.
В кабинете офицеры сообщили, что в Москве они по казенной надобности и завтра отбывают на позиции. Но перед их отъездом офицеры полка собрали вполне приличную сумму и поручили купить в Москве золотой портсигар и сделать на нем из алмазов монограмму с инициалами командира и цифрой «пятьдесят».
Митрофанов заверил господ военных, что они обратились по адресу. Портсигар он подберет, а его мастер быстро сработает монограмму, и обойдется это не слишком дорого – ведь чего не сделаешь для храбрых защитников Отечества.
