— У Высоцкого был неуживчивый, неудобный характер?
— Это и хорошо, что он не ангел, не мальчик, не паинька. Его ярко выраженные недостатки перекрывались его достоинствами. Но в отличие от многих людей он переживал, когда делал какую-то гадость или совершал какой-то неблаговидный поступок. Ведь многие из нас не переживают, а ищут для себя лазейку, чтобы оправдаться: «И все-таки я прав». Володя переживал. Может быть, он не всегда извинялся, но ощущались его переживания. Я на себе это испытал.
— А обиды, которые ему причиняли, он мог простить?
— Я не знаю, но, наверное, мелкие гадости, подлости мог простить. Но глобальные предательства — нет. Заблуждения, ошибки людей он воспринимал нормально — об этом пел в своих песнях. Володя был человеком верующим, и по-христиански он все равно не мог не простить человеку. Не думаю, чтобы он в конечном итоге на кого-то остался зол. Он был достаточно мудр, чтобы прощать.
— На премьере «Мастера и Маргариты» я сидела в первом ряду и была ужасно счастлива, что в узкую щель между сценой и подставными стульями первого ряда буквально через наши ноги прошел гордый и тихий Владимир Высоцкий с Мариной Влади. Они сели слева, в ряду четвертом или пятом. Мне показалось, он был чуточку меньше Марины. Володя не комплексовал по этому поводу?
— Да, он старался казаться повыше, как-то выпрямлял при ней спину и грудь... Даже в стихах он сетовал, что ростом не вышел. А какая разница? Мужик определяется совершенно не этим. Высоцкий любил Марину. Любил.
— И она любила и выбрала именно его...
— Никаких сомнений! Никому не позволительно вести недостойные разговоры о Марине Влади. Это жена Володи, которую он любил. Не позволительно обсуждать и осуждать
жену Высоцкого, которой он написал в стихотворении: «Двенадцать лет тобой и Господом храним...» Это были последние его стихи, написанные за два до кончины. (Здесь Борис Хмельницкий— ошибается: упомянутое им стихотворение поэт написал в июне 1980 года. — А Я.) У Володи были любовницы, замечательные, прекрасные. Они любят его и сейчас, но именно Марине он посвятил строки, соединившие ее имя с Богом. Он очень многим ей обязан. Без нее его жизнь оборвалась бы намного раньше.
— Высоцкий в стихах выразил полно не только себя, но и свое поколение, поколение отцов.
— Да, у него можно найти отклик на все случаи жизни, как у Есенина, Бунина, Набокова... Сегодня утром проснулся, и в ушах зазвучало: «Возвращаются все, кроме лучших друзей...» Я не могу записать себя в лучшие друзья Высоцкого, но я, да что я — все мы неожиданно для себя говорим его словами, когда за горло схватывает горечь потери или распирает язва иронии...
Все мы выросли на песнях Высоцкого...
Еще один отрывок из интервью, данного Борисом Хмельницким 23 апреля 2004 года, в день 40-летия Театра на Таганке:
— ...Как-то мы были в гостях у Андрея Миронова, и зашел разговор: у вас замечательный театр, мы его любим, но актеры в нем — марионетки. На что я сказал: «Андрей, назови второй театр в Советском Союзе, где есть такое количество потрясающих актеров — Славина, Демидова, Полицеймако, Жукова, вся мужская обойма — Высоцкий, Золотухин, Губенко, Бортник, Филатов, Любшин, Калягин, Шаповалов (извините, если кого-то не упомянул — список очень длинный) — ничего себе театр марионеток». Мы наслаждались ролями, можно сказать, купались в них. Даже эпизоды Любимов выстраивал так, что плохо сыграть было невозможно. Самая маленькая
' роль в актерской биографии превращалась в событие.
— Странно про это слышать, ведь таганковские спектакли имели очень специфическую форму, мало соотносящуюся с тем, что происходило вокруг.
— А театр вообще отношения к жизни не имеет. Да и кино — во многих случаях. Снимайте документальное кино, и будет как в жизни. А на сцене имеет место только воплощение идеи жизни, фантазия на эту тему.
— Мы уклонились от темы «роль Любимова в вашей жизни».
— Я бесконечно ему благодарен и не устаю повторять, что это самый главный и любимый режиссер в моей жизни. Актер, прошедший его школу, мог играть в каком угодно театре — в музыкальном, комедийном, драматическом. Любимов растил «синтетических» актеров. А театр прежде всего — это зрелище. Будь то хоть Достоевский, хоть Солженицын, хоть Горький, на спектакле не должно быть скучно.
Сейчас Таганка, конечно, другая. Театры, как известно, живут десять-пятнадцать лет. Первый, кто стал говорить о том, что, мол, ребята, не обольщайтесь, мы дошли до какого- то предела, и стали тормозить, был Любимов. Он сам чувствовал, что что-то с театром не то происходит.
— В каком это году прозвучало первый раз?
— В 78-м. Он мужественно признался и призвал нас не останавливаться, не довольствоваться старыми успехами, а искать, искать... Режиссура — это власть. Очень опасная штука — владеть душами и судьбами людей. А приходится: хочу — помилую, хочу — нет. Хочу, сниму с роли, хочу ее дам. Но поразительно: Любимов никого не увольнял. Актеры получали по 150 выговоров — за прогулы, за пьянки, но только не приказы об увольнении. Да, от Любимова уходили — Ярмольник, Губенко, Любшин, Калягин, Демидова, но уходили сами, в другие театры, в другие жанры. И мне в какой-то момент показалось, что я могу сделать новый, совершенно иной виток своей жизни.
Конфликт, после которого Таганка развалилась, мне, мягко говоря, не очень близок У меня со многими актерами хорошие отношения и в театре Любимова, и в театре Губенко. Я их не делю, я их люблю. Зину Славину, ушедшего из жизни Леню Филатова, Нину Жукову, Колю Губенко. Дьявольские силы вмешались, какая-то чертовщина произошла. Но давайте за сорок лет вспомним всех. Я и Юрия Петровича просил: «Пригласите всех, ну что зло-то держать? Да, театры расходятся — «Современник», МХАТ, ну что теперь, не общаться им, что ли? Считать друг друга изменниками?»
..Я как-то ехал еще по Советскому Союзу из Минска на машине ночью, включил радио, и вдруг, то ли на немецкой волне, то ли на Би-би-си, поймал интервью с Любимовым. Он говорил, что решил жить за границей, но в Москве остались его ближайшие ученики, и перечислил человек пять, в том числе и меня. Я пришел в театр, спрашиваю: «Ребята, а что вы здесь сидите? Собирайте вещи свои, манатки». — «А что случилось?» — «Да слышал интервью Любимова из-за бугра. Он там остается. И учеников своих любимых, живущих в Москве, перечислил. Сегодня, значит, нас всех вызывают в КГБ, отправляемся по этапу;..» Хорошо, что никто не вызвал — сквозь пальцы пропустили. Он ведь автоматически причислялся к изменникам Родины, а мы — как бы к его сообщникам...
Когда Юрий Петрович уже вернулся домой, я его спросил: «Ну вы-то хорошо нашу систему знали, вы же понимали, чем ваша фраза может обернуться. Вы — там, а мы — здесь. И мы остались одни». Когда Леонид Филатов снимал фильм про Таганку «Сукины дети», то я ему сказал: «Лень, а ведь второй финал вы в фильме не доиграли». — «Какой?» — «Да вот когда мы все выходим в конце, все мы — «сукины дети», но ими мы стали гораздо раньше — вот тогда, когда Любимов не вернулся из Англии, и мы остались одни, никому не нужными сукиными детьми...»
