…Лето четвертого года…А было ли оно, это лето? А не приснился ли мне Грозный? А служил ли я когда-то в милиции?
Я уже не верю и самому себе… Неужели всё это было?..
Эти вечные хождения по городу, от которых отказывали ноги. Эта бесконечная уличная стрельба, которую перестали все замечать. Эти коварные вражеские засады, в которых, не дождавшись тебя, убили других. Сами, эти убитые, с невероятными ранами груди, головы, изуродованные и обгоревшие. Их вдовы и сироты, безумно кружащие в черных платках по плацу отдела, после того, как опознали труп… А твоя надежда на завтрашний день?! Эти переживания, что вряд ли до него доживешь…
Сколько всего было там! Сколько забылось, ушло в забвение, пропало навек. Как мало осталось от той страны, имя которой — Грозный! И какой бальзам для ран, эти воспоминания!
Сколько всего было, да сплыло…
Редкие, что можно сосчитать и сейчас, мои выходные, когда, бросив в комнате камуфляж, я сбегал из отдела с одним пистолетом в кармане трико. Не к женщинам, не в бани и кабаки, которые, пусть не надолго, но заживляли раны души. Сбегал посмотреть, где кончается Грозный — ограбленный нищий, в котомке которого ничего, кроме принесенного ветром песка. Бежал к тем руинам, которые еще не воспели поэты. В те безвестные дали, куда не довела меня сотая или тысячная по счету зачистка…
Я помню дом в Черноречье…Если вернуть окнам стекло, поднять из травы почерневшие двери, да поддержать оседающий потолок, в нем можно было бы легко пережить лето. Строгий, холодный дом с пустыми кабинетами комнат… Чего-то не хватало в нем. Какой-то небольшой, но очень нужной вещи. Всего одной вещи… Не замка на несуществующих дверях. Нет. Не хватало на голых стенах старинных настенных часов. Часов, которые бы сломали мертвую послевоенную тишину…
Мои походы с инженерной разведкой комендатуры… Ленивые марши по улицам старых развалин… Теплые туманы Минутки, запущенные сады Ленинского проспекта, безобразный жилищный хлам у поворота на Ассинскую: не шире детского шага обломки, не выше речной волны стены. И восходящее надо мной красное солнце Чечни… А я не вижу и малость от всей красоты. А я еще не открывал в это утро глаз. Но иду, потому что наизусть знаю маршрут. Иду и вижу сны наяву. И мне всё равно, под каким сапогом сработает мина, у какой обочины лопнет фугас…
А 26-й блокпост!.. Мой печальный каменный дом, в лабиринтах которого вечно сидела тьма. Где и в фальшивый солнечный день не было видно без фонаря. А в звездную и беззвездную ночь, словно в старинном замке, горели длинные белые свечи… Что с ним стало теперь? Рухнул ли этот храм романтики и войны? И от скольких ударов он свалился на землю?..
И перекресток Ханкальская-Гудермесская — замусоренная развилка, у которой начиналась моя самая несбыточная мечта — дорога из Грозного. А в начале этой дороги, на двух железных столбах, яркий плакат с гордыми, на все поле, словами: «Жить в Чечне — быть героем!»… Много раз я думал сфотографироваться под этим плакатом. Много раз откладывал всё на потом. Да так и проворонил время. Да так и не стал героем…
Вот бы изорвать календарь, что отправил всё это в прошлое!!!
Всё было, да сплыло… Прошли годы и в них нельзя поверить, в эти истории. А ведь это я, и ни кто другой, был участковым города Грозного! Ведь это я посвятил ему жизнь! Единственный сумасшедший, кто подался туда не за деньгами или идеей. Кого привела за руку светлая муза поэзии. Заговоренный которой, я прошел мимо фугасов и автоматных стволов.
О, Кавказ!!! Поэтический Иерусалим моей души! О, Грозный!!! Храм моего Иерусалима!.. Мне бы снова туда, где чернее черного горя был ясный безоблачный день, где громче громкого грома стучало в груди мое сердце, где никакой автомат не разил с такой силой, как стих…
…В конце августа в городе гуляли боевики. Они как-то просрочили свой «день независимости» и, вместо утра 6-го, появились лишь вечером 21-го. Сколько их было, нам неизвестно. Говорят, от полутора до трех сотен на целый город. Не так уж и много. Но при толковой организации налета и этого оказалось достаточно. Весной в «мирном» Грозном поснимали с магистральных улиц многие блокпосты — мол, завершили войну. Добрым этим подарком умело воспользовались бандиты. Они вышли на улицы в форме и в масках, заняли освободившиеся перекрестки и с удовольствием настреляли полсотни тех, кто носил погоны. Да прибавили к ним пару десятков замешкавшихся гражданских.
Боевики выставили на дорогах посты, якобы, для очередной проверки документов — нормальная практика в Грозном. Всех, кто вытаскивал из кармана красные служебные «корки», на месте пускали в расход: кадыровцев, милиционеров, военных, прокурорских… Еще и убивали в лучших традициях документального кино. Всё театрально, на показуху: выведут из машины, положат рядком на дороге и по очереди каждому пулю в затылок. А, уходя, бросят на спину, как предупреждающую табличку, раскрытые красные «корки».
Одни группы орудовали на дорогах, другие обстреливали из гранатометов рядом стоящие отделы милиции, комендатуры и избирательные участки. Обстрелы были вялые, негодные, больше для запугивания, чем для дела. По настоящему трудились лишь на дорогах. Там били без промаха. Погибли все те, кому в тот вечер не сиделось дома или в отделе. Кто ездил или ходил по Грозному.
У нас — никакой организации, никакого взаимодействия. Будто мало тут били последнее время. Все заявления о контроле столицы в эти предвыборные дни, оказались обычной липой. От командования ничего, кроме растерянности. После докладов о первых выстрелах и первых убитых, прислали какой-то приказ с Ханкалы: «Не покидать подразделений». Там даже завели технику, собрали людей в помощь Грозному, да так и оставили на местах. Одни говорят — сберегли людей, другие — предательство.
Конечно, не смотря на приказ, многие пустили в город пешие патрули на помощь погибающим своим. Но это мало что решило.
Опомнились уже после. Только на следующий день. Подняли тайных осведомителей, шпионов и агентуру. Начали кого-то задерживать. Да, единицы. Никто ведь не ждал, пока его схватят. Помельтешил здесь немного, нагнал страху, сократил чью-нибудь жизнь да, сев в трофейную машину, спокойно подался из города.
Утром другого дня по всему Грозному собирали свежие трупы. Больше всех было жаль, убитых в Старых Промыслах солдатов-срочников местной комендатуры. Все эти перестрелки, стычки, бои, засекретили буквально на следующий день. И никто не узнал, что же на самом деле произошло здесь вечером 21-го августа. Нас лишили правды о наших потерях и по городу поползли самые невероятные слухи. К сентябрю уже невозможно было разобраться, сколько погибло этих и тех. Да ладно, если бы только цифры. Кто-то из мирных, кого пощадили бандиты, начал вдруг вспоминать, что это были даже не мужики чеченцы, а сплошь бабы и негры. У негров только гранатометы, у баб одни снайперские винтовки. Другие лично видели, как после своего рейда боевики садились в вертолеты на окраине Грозного. А за штурвалами тех вертолетов сидели генералы из Ханкалы… Слухам не было ни числа, ни предела… Не отставало и телевидение: «…федеральными силами проводилась очередная спецоперация. Боевики начали стрелять первыми… Потери последних: до пятидесяти убитых и взятых в плен…» Еще дальше шел один важный военный. Было неясно, то ли он поглумился, давая свое интервью, толи просто, решил помахать кулаками после проигранной драки. Вот отрывок из газеты, где он рассказал, что было на самом деле: «…военные узнали о готовящейся операции еще в начале августа, поэтому по местам скопления террористов были нанесены упреждающие удары… 21 августа за час до намеченного бандитами выступления по ним было нанесено огневое поражение, что позволило сорвать их планы… только единицы из боевиков смогли лишь издали пострелять в сторону намеченных целей»…
